Когда же Паганель узнал, что леди Элен — дочь известного путешественника Уильяма Таффнела, он разразился восторженными восклицаниями. Он знал ее отца. Какой это был отважный ученый! Сколькими письмами обменялись они, когда Уильям Таффнел стал членом-корреспондентом Парижского географического общества! И это он, он, Паганель, вместе с господином Мальт-Брюном предложил Таффнела в члены общества!.. Какая встреча! Какое удовольствие путешествовать с дочерью Уильяма Таффнела!
В заключение географ попросил у леди Элен разрешения по целовать ее. И леди Гленарван согласилась, хотя, может быть, это и было несколько «improper» [34].
Глава 8
Между тем яхта, благодаря попутным течениям у берегов Северной Африки, быстро приближалась к экватору. 30 августа показался остров Мадейра. Гленарван, верный обещанию, сказал своему гостю, что можно остановиться и высадить его на берег.
— Дорогой лорд, — ответил Паганель, — я буду говорить с вами попросту. Скажите, намеревались ли вы до моего появления сделать остановку у Мадейры?
— Нет, — сказал Гленарван.
— Тогда разрешите мне использовать мою злосчастную рассеянность. Остров Мадейра слишком хорошо известен. Он не представляет никакого интереса для географа. Все о нем уже сказано и написано; к тому же когда-то знаменитое тамошнее виноделие теперь в полнейшем упадке. Подумайте только: на Мадейре больше нет виноградников! В 1813 году там добывалось двадцать две тысячи пип [35] вина, а в 1845 году уже всего две тысячи шестьсот шестьдесят девять пип. Прискорбное явление! Если вам безразлично, нельзя ли сделать остановку у Канарских островов…
— Сделаем остановку у Канарских островов, — ответил Гленарван, — они у нас на пути.
— Я это знаю, дорогой лорд. А Канарские острова интерес нее: они состоят из трех групп, не говоря уже о пике на острове Тенерифе [36] — мне всегда хотелось его увидеть. Вот как раз удоб ный случай! Им я воспользуюсь и в ожидании судна, которое доставит меня в Европу, поднимусь на эту знаменитую гору.
— Как вам будет угодно, дорогой Паганель, — невольно улыбаясь, ответил Гленарван.
И он улыбался не зря.
Канарские острова находятся недалеко от Мадейры, всего в двухстах пятидесяти милях — расстояние незначительное для такой быстроходной яхты, как «Дункан».
31 августа в два часа дня Джон Манглс и Паганель разгуливали по палубе. Француз забрасывал капитана вопросами о Чили.
— Господин Паганель! — вдруг прервал его Джон, указывая на какую-то точку на южной стороне горизонта.
— Что такое, дорогой капитан? — отозвался ученый.
— Соблаговолите посмотреть вон в ту сторону. Вы ничего там не видите?
— Ничего.
— Вы не туда смотрите. Это не у горизонта, но повыше, среди облаков.
— Среди облаков? Сколько я ни смотрю…
— Ну вот, теперь взгляните по направлению бушприта[37].
— Ничего не вижу.
— Да вы просто не хотите видеть! Но поверьте мне, что, хотя мы еще и в сорока милях от Тенерифского пика, его остроконечная вершина уже вырисовывается над горизонтом.
Но через несколько часов только слепой мог ничего не видеть, и Паганель волей-неволей сдался.
— Наконец-то вы ее видите, — сказал ему капитан.
— Да, да, вижу совершенно ясно. Вот это и есть так называемый Тенерифский пик? — пренебрежительно прибавил географ.
— Он самый.
— Мне кажется, он не так уж высок.
— Однако он возвышается на одиннадцать тысяч футов над уровнем моря.
— Но ему, во всяком случае, далеко до Монблана.
— Возможно, но когда дело дойдет до подъема на эту гору, пожалуй, вы найдете, что она достаточно высока.
— Подниматься? Подниматься на Тенерифский пик? К чему это, дорогой капитан, после Гумбольдта и Бонплана? Гениальный Гумбольдт поднялся на эту гору и описал ее так, что уже ничего не прибавишь. Он тогда же установил вертикальную смену растительных поясов: пояс виноградников, пояс лавровых лесов, пояс сосен, пояс горной пустыни с дроком и, наконец, каменистые осыпи, где совершенно отсутствует растительность. Гумбольдт добрался до самой высшей точки Тенерифского пика — там негде было даже сесть. Перед его глазами расстила лось пространство, равное четвертой части Испании. Затем он спустился до самого кратера этого вулкана. Спрашивается: что остается мне делать на этой горе после великого человека?