Раз осенью ханте привёл друга в лес на поляну и говорит:
— Слушай…
А вечер был, солнце уже село за деревья. Тихо в лесу.
Вдруг разнёсся по лесу короткий, глухой рёв: незнакомый и страшный голос какого-то зверя. У городского мурашки по спине побежали. Но виду он не показал, что ему страшно.
А ханте-охотник вытащил из-за пазухи берестяную трубу. Приложил её к губам и подаёт такой же звериный голос.
Зверь отозвался.
Ханте опять трубит.
Зверь ближе, ближе.
И вот слышит городской охотник: кто-то большой, тяжёлый ломит через чащу, сучья трещат.
Вдруг показалась звериная голова — нос горбылём, рожищи шире лопат. Громадный лось.
Надо бы обождать, когда зверь на открытое место выйдет, и тогда стрелять.
А городской не стерпел, выстрелил сквозь чащу. Пуля отломила зверю кусок рога. Зверь рассвирепел, кинулся на охотников.
Охотники побросали ружья — и на деревья.
Городской забрался на прямую берёзу, а ханте рядом — на кривую, наклонную ель.
Лось подбежал под берёзу и давай копытами землю бить. Достать рогами охотника не мог.
А в земле корни берёзы. Лось их копытами, как топором, перерубил.
Закачалась берёза и стала падать.
Тут и была бы охотнику смерть: упади он, лось его мигом растоптал бы.
Да, на счастье охотника, берёза, падая, навалилась на ель, где ханте сидел. Ханте подхватил друга и помог ему взобраться на ту ветку, где сам сидел.
А лось уже под елью — и опять копытит землю.
Ханте вытащил из кармана трубку, табак и даёт другу:
— Закуривай.
А друг говорит:
— Да ты что! Зверь и ель сейчас повалит, — обоим нам сейчас будет смерть.
— Нет, — говорит ханте. — Кури спокойно.
Ничего не будет. Корни-то ели где?
Лось рыл землю прямо под той веткой, где охотники сидели. А ель-то ведь была кривая, наклонная, корни её были далёко от этого места.
Всю ночь бесновался лось. Большую яму под елью вырыл. А в сторону отойти да рыть там так и не догадался. Смекалки у него не хватило.
Наконец, лось устал. Фыркнул со злости, что не достал обидчиков, и ушёл. Тогда охотники слезли, подобрали ружья и пошли домой.
В медвежьей шкуре
В другой раз городской охотник приехал к другу зимой. Опять пошли они в лес.
В лесу они разошлись. Ханте со своей лайкой пошёл в одну сторону, а городской — в другую. У него собаки не было.
Городской шёл-шёл по лесу, видит — сугроб.
А перед сугробом кусты в инее.
«Эге! — подумал охотник. — Отчего бы тут иней, когда его нигде кругом нет?»
Поднял длинный сук, ткнул им в сугроб.
А из-под сугроба — большущий медведь.
Он тут в берлоге лежал да дышал на кусты.
Оттого и были кусты в инее.
Выстрелил охотник и положил зверя на месте.
День зимний короткий. Пока охотник шкуру сдирал с медведя, и ночь подошла.
Как в темноте дорогу назад найти? И решил охотник ночевать в лесу.
Мороз был.
Охотник хватился спичек — костёр разжечь. А спичек нет.
И тут не приуныл охотник. Говорил ему друг-ханте, как он ночует зимой в лесу: завернётся в звериную шкуру, и тепло ему спать в снегу.
Охотник поднял медвежью шкуру — тяжёлая, тёплая шуба.
Да внутри-то шуба вся в крови. Охотник перевернул медвежью шкуру мехом внутрь, завернулся в неё с ног до головы и лёг в снег.
Тепло в медвежььй шкуре. Охотник заснул.
Под утро приснился ему страшный сон: будто навалился на него медведь и давит, давит, — вздохнуть нет сил.
Охотник проснулся, — ни рукой, ни ногой шевельнуть не может.
Сковал мороз сверху медвежью шкуру, мокрую от крови. Как железными обручами сдавил охотника.
И слышит охотник: шуршит кто-то по снегу, подходит к нему.
«Ну, — думает охотник, — настал мой смертный час. Зачуял другой зверь мясо. Сейчас до меня доберётся, а я и ножа достать не могу».
А это подходит не зверь, а ханте-охотник: его лайка нашла городского по следу.
Ханте разрезал ножом медвежью шкуру, выпустил из неё друга и говорит:
— Неладно ты завернулся. Мехом наружу надо. Тогда и внутри тепло и снаружи мороз не возьмёт.
Задерихвост
Хищник должен прятаться, если хочет подтаиться к добыче.
Большой медведь бесшумно крался по лесу, осторожно переступал голыми подошвами сухие сучки.