— Папа, мне нужно, чтобы ты написал новую порцию слов, — сказал он. — Только настоящих и правильных.
Глава 16
Говард наконец-то переобулся. Носки пришлось выбросить вместе с сапогами. Левый носок прилип к пятке, и Говард уже подумывал вымыть ноги, но тут Катастрофа крикнула:
— Торкиль приготовил пир на весь мир! Говард стремглав помчался в кухню, потому что хотел сам объяснить все папе с мамой и опасался, что Торкиль его опередит. К тому же нельзя было проболтаться папе, что все это время он писал слова впустую.
Это оказалось непростой задачей, однако Говард успешно довел свой непростой рассказ до середины, как вдруг Торкиль перебил его: «Да, но ты забыл упомянуть…» — но тут же ойкнул и смолк.
Ойкнул он потому, что Эрскин пребольно пнул его по щиколотке. Другие, кажется, этого и не заметили. Торкиль побелел, но намек понял и голоса больше не подавал.
Рыжик тоже исправно помалкивал и не болтал лишнего. Правда, он упорно твердил, что Шик его вовсе не покалечила.
— Не верь ему, Говард! — горячо сказала мама. — Ты бы поглядел, в каком виде он приполз, бедный мальчик!
Мама так хлопотала вокруг Рыжика, что Катастрофа заревновала и громко объявила:
— Сейчас буду вести себя плохо! Вот сейчас-сейчас начну! Уже начинаю!
Она непременно начала бы скандалить и безобразничать, но в этот миг из сливного отверстия в кухонной раковине гулко сказали:
— Эрскин! Откликнись, здесь ли ты? Катастрофа просияла.
— Хатауэй! — Она скатилась со стула и подбежала к раковине. — Привет, Хатауэй! Ты меня слышишь?
— Твой голос звонок, будто рог в лесу трубит охотничий. Скажи мне, Эрскин здесь ли?
— Тут я, тут. — Эрскин облокотился на раковину. — Выгорело дельце?
— Я преуспел, свое сдержал я слово! — Из сливного отверстия гулко захохотали. — Сначала с Шик завел хитро беседу. Она как раз кого-то лупцевала, какого-то злосчастного парнишку, он, увернувшись, обратился в бегство, и долго Шик потом меня корила, что, дескать, я ее отвлек некстати. Но тут я нашу новость сообщил ей. Сказал я так: «Сестра, твой брат Вентурус с бесчестным Арчером вступили в тайный сговор, затем проворно Диллиан к ним примкнула. Втроем они коварно порешили нас, прочих, в заточение отправить, а власть над миром поделить на трети». Затем поведал я, что негодяи сегодня в девять вечера сберутся в корабль Вентуруса, а названный Вентурус корабль из грядущего доставит в день нынешний, но лишь на срок короткий. И призываю я мою сестрицу туда, не мешкая, свои стопы направить и отомстить, поскольку я не в силах свой век шестнадцатый на миг хотя б покинуть.
Эрскин хохотнул.
— Шик купилась?
— Как щука жадная, наживку проглотила! — прогудел Хатауэй из раковины. — Взвилась, как будто бы кнутом ее огрели. Известие о том, что хитрый Арчер не с ней, а с Диллиан так ловко сговорился, для Шик как нож, вонзенный прямо в сердце. Она придет, она сама сказала. Потом беседовал я с белокурой Диллиан, немало времени на разговор потратил — вот почему так поздно объявился. Ей я поведал, что коварный Арчер с Вентурусом и Шик… ты дальше знаешь. Мне долго Диллиан не верила, дивилась. Я паутиной лжи ее окутал — представь, мне столько лгать не приходилось с тех пор, как настоящее покинул. Я перечислил сотню обстоятельств, она сочла рассказ правдоподобным, а я… в тот миг я сам внезапно понял, что Диллиан отправится в ловушку не из желанья с Арчером сплотиться, не с Шик стремясь к военному союзу, — лишь потому, что младшего страшится, Вентуруса, и люто ненавидит. Послушай, Эрскин, Говарду скажи-ка, пусть держится от Диллиан подальше!
— Само собой, — ответил Эрскин. — Посмотреть этот цирк вечером хочешь? Устрою.
— Благодарю, мне Торкиль все расскажет, когда ко мне он соберется в гости, — гулко откликнулся Хатауэй.
Торкиль тоже наклонился над раковиной.
— Как только развяжемся с нашими старшими, я сразу отправлюсь к тебе! Но предупреждаю: если дело пойдет не так, я попрошу у тебя убежища, и не один, а с остальными.
Катастрофа навострила уши. Судя по ее виду, она просто мечтала, что дело пойдет не так, очень уж ей хотелось к Хатауэю.
— Я всех приму, и всем здесь места хватит. Но, Торкиль, не забудь предупрежденье: пробудешь дольше часа — постареешь, вернувшись в настоящее; седины тебя украсят, и спина согнется.
Торкиль засмеялся: