Ну, и так далее. Папа будет горько раскаиваться и сожалеть о том, что натворил собственными руками с ножницами. Но будет поздно — слишком поздно. Я уеду на электричке далеко-далеко и не буду слать писем домой. Или буду, но без обратного адреса. Только для того, чтобы сообщить им, как прекрасно идут у меня дела. Как я живу-поживаю на каких-нибудь островах (не Галапагосских, а на других), как я стал знаменитым этим… например, этим… в общем, ещё не решил кем, но обязательно стану богатым и знаменитым. И что у меня вилла на берегу океана, и жена — красавица-туземка, и шестеро детей, удивительно похожих на меня. И что мы не живём, а припеваем, а в парикмахерскую ходим чуть ли не каждый день. И вместо велосипеда у нас теперь лимузин темно-зелёного цвета, а вместо супа — роллы с копчёным угрём.
Вот так думал я, пока бежал не разбирая пути. А когда мысли у меня в голове кончились, я остановился и огляделся по сторонам. И ничего не узнал вокруг. Потому что вокруг, кроме темени и дождя, были какие-то горбатые строения, которых я в жизни никогда не видел. Я помотал бритой наголо головой и снова пригляделся — уже внимательней. Горбатые дома знакомей не стали. Наоборот, они пристально смотрели на меня чёрными-пречёрными окнами, как будто хотели мне что-то сказать. Что-то неприятное. Какую-нибудь гадость — ещё похуже того, что я сказал своему папе. И ни в одном из этих домов не горел свет — представляете? Да и фонарей тут совершенно не было. Вся улица казалась мне какой-то сгорбленной, сутулой и чахлой. Особенно вон та башня с готическими шпилями — очень подозрительная.
— Эй! — крикнул я. Мне вдруг показалось, что в одном из окон башни, на втором этаже мелькнул силуэт.
«Эй-эй-эй-эй!» — отозвалось эхо, отразившись от обшарпанных грязных стен.
Я не ошибся — силуэт в окне точно был. Он стоял и не шевелился. И вроде бы смотрел на меня. Хотя я его глаз не видел, но чувствовал что-то такое неприятное. Прямо во рту какой-то горький привкус, как будто я съел варёную жабу. Меня передёрнуло, а по спине быстро пробежали мурашки — сначала вверх, потом вниз. Стало вдруг очень холодно — практически как зимой. Я нахохлился и сунул руки в карманы. А потом я опять крикнул:
— Эй! Где я? Вы, случайно, не знаете? — Это вышло у меня как-то пискляво. Словно я не бритый наголо парень, а девушка с косой. Неужели голос ломается?
Силуэт в окне не шелохнулся. Я уже совершенно привык к темноте и теперь прекрасно видел его белые руки на подоконнике. Они были непропорционально длинные, очень худые и в бугорках. И лежали как будто сами по себе, отдельно — словно их отстегнули от туловища. Я подождал немного и потом добавил:
— Я заблудился! Вы мне не поможете?
И тут же в окне вспыхнул свет. Это было неожиданно. Если честно, я не особенно рассчитывал, что этот долговязый придёт мне на помощь. В окне его уже не было видно, и я рассудил, что он пошёл открывать мне дверь.
Я юркнул под козырёк парадного и отряхнулся. Всё-таки я прилично вымок под этим дождём и продрог до самых косточек. Может, он угостит меня чашечкой чая? И уложит в отдельной комнате, которая запирается изнутри? Если честно, я порядком устал от всей этой беготни и переживаний. Но домой я не планировал сегодня вернуться. Уж лучше ночевать на улице, чем…
— Ночи доброй, — услышал я за спиной высокий женский голос.
Я обернулся. Передо мной стоял длинноногий старик с маленьким ртом без губ, а больше никого не было, никаких женщин с высокими голосами.
— Вы это мне? — спросил я.
— Вам, — подтвердил старик всё тем же голосом.
Это было странно. И неприятно. И я, признаться, даже немного струсил. Не каждый день встречаются мне типы с серыми лицами и отстёгивающимися руками.