— Я в порядке! В порядке. Со мной все o’key!
И все сразу заткнулись.
Но стало еще хуже.
— Заговаривается… Ой, мамоньки мои, бедное дите заговаривается, — сдавленно прорыдала курносая, комкая у лица подол крахмального фартука. Долговязая охнула. Лысый же, крошечными шажками приближаясь к Геле, спросил тем вкрадчивым голосом, которым разговаривают обычно с кусачими собаками, опасными психами и капризными младенцами:
— Поля, голубчик, ты меня узнаешь? Ты знаешь, кто я?
— Мой папа, Василий Савельевич Рындин? — несмело предположила девочка.
Лысый страшно обрадовался и ликующе объявил, обернувшись к женщинам:
— Узнала! — Потом снова обратился к ней: — Поля, милая, как ты себя чувствуешь? — и вознамерился присесть рядом.
С перепугу Геля сказала первое, что пришло на ум:
— У меня от… от шума голова закружилась… Можно мне побыть одной? Пять минут? Пожалуйста…
Долговязая метнула на лысого испуганный взгляд, но тот преувеличенно бодро произнес, обращаясь к Геле:
— Разумеется! Ра-зу-ме-ется! Отдыхай. Загляну к тебе попозже.
Высокая дама (то есть, несомненно, Аглая Тихоновна Рындина) прерывисто вздохнула и вышла первой. Девушка в сером наклонилась за подносом, но лысый, бормоча: «После, после…» — подхватил ее под локоть и увел.
Геля осталась одна.
Она старалась успокоиться, уверить себя, что происходящее здесь и сейчас всего лишь спектакль. Или сон (и еще неизвестно, Геле Фандориной снится, что она Поля Рындина, или же наоборот?), а во сне или спектакле все понарошку, и с человеком не может произойти ничего по-настоящему плохого.
Все равно, страх не отпускал, плескался где-то на донышке души.
Геля всегда была трусихой. Боялась мышей, например. Ах, что там мыши — их все нормальные люди боятся. А Геля боялась всего на свете — американских горок, незнакомых людей, ходить по темным улицам. Боялась, когда на нее кричали.
Девочке вроде бы не зазорно быть трусливой, но Геля стыдилась своих страхов и скрывала их. Так и плыла всю жизнь против течения, преодолевая маленькие ледяные водовороты — страх высоты, страх боли, неудачи, экзаменов, пауков, больших собак и маленьких букашек.
Сцены вот только не боялась, но это понятно. Там ведь не Геля была, а Гертруда, Гермиона или Мальвина. А Геля бы, конечно, ни за что.
Но теперь привычный трюк почему-то не срабатывал. Стоило только подумать о том, что вот сейчас эти чужие дядька с тетькой станут обнимать ее и называть доченькой, Гелю начинало трясти.
Но стоп! Почему — чужие? Это же ее прапрабабушка и прапрадедушка! Вполне себе родственники. Вот взять ту же Динку Лебедеву — она не видела свою бабушку до пятого класса. Потому что бабушка жила в Орске, то есть очень далеко. И ничего! Динка полетела в этот Орск на каникулы. Познакомилась с бабушкой и даже подружилась.
Вот и Геля будет думать, что просто приехала на каникулы к своим прапрабабушке и прапрадедушке! Сейчас выйдет к ним, расцелует — среди родственников же так принято, да? И очень просто.
На душе сразу стало легче.
Чтобы не успеть испугаться еще чего-нибудь, быстро выбралась из постели и, осторожно ступая среди осколков, размазанной каши и разлитой воды, отправилась знакомиться. С родственниками.
Глава 2
В просторной, темноватой прихожей прислушалась.
За дверью с красивыми загогулинами на матовых стеклах звучали голоса, и Геля, не оставляя себе времени для колебаний, вошла.
У окна в кресле-качалке сидела Аглая Тихоновна, а Василий Савельевич нервно расхаживал по комнате. Увидев девочку, кинулся к ней со словами:
— Зачем же ты, голубчик…
Но подоспевшая Аглая Тихоновна, мягко отстранив его, укутала Гелю в свою шаль и так, обнимая шалью, повела за собой. Усадила в кресло, сама пристроилась рядом, на низеньком пуфе. Василий Савельевич топтался тут же, явно не зная, что сказать и что сделать.
Повисла тоскливая пауза, нарушаемая лишь жалобным пришмыгиванием курносой девушки в сером — та жалась к стеночке у самой двери.
Геля вспомнила слова Льва Львовича: «Главное — это умение держать паузу, чем больше артист — тем больше у него пауза».
Наверное, она была совсем маленьким артистом.
Стало ужасно жаль всех этих людей, которые так о ней беспокоились, вернее, о Поле, только это сейчас не важно. Надо их чем-нибудь занять, вот что. Отвлечь от грустных мыслей.
Эта плакса в сером несла ей тогда поднос? Прекрасно! И Геля сказала: