Не плачь, Андрюха, Вернется пруха, Твоя везуха Вся впереди!
Тут электронный циферблат лицейских часов мигнул, четверка на нем сменилась пятеркой, так что получилось 8:35.
Чудеса закончились. Надвигалась катастрофа.
Катастрофа
У катастрофы были золотистые кудряшки, строго нахмуренный лоб, очки в стальной оправе.
– Это еще что за концерт? Фандорин? Из 6-го «А»? Немедленно выключи эту гадость! – пророкотал первый, пока еще умеренный раскат грома.
– Раиса Петровна, я сейчас, – залепетал Ластик, пытаясь понять, как выключается его супер-приз. На агрегате имелось такое количество кнопок и рычажков, что разобраться в них, да еще под негодующим взглядом завуча, было непросто.
Он стал тыкать во все кнопки подряд, наудачу. Магнитола вдруг поперхнулась, перескочив на другую волну, и страстно замурлыкала:
Котик мой, котик, Чеши мне животик, Я твоя киска, Сядь ко мне близко!
– Какая пошлость! И это слушает ученик лицея! Давай дневник! – громыхнуло уже ощутимей – Ластик вжал голову в плечи.
Выполнить приказ было трудно: шестиклассник стоял на одной ноге, поставив магнитолу на поднятую коленку. Левой рукой придерживал орущий аппарат, правой лихорадочно жал на кнопки. Портфель прижимал подбородком.
Когда попробовал достать дневник, случилось ужасное. Портфель грохнулся на пол, из него вывалилась чекушка и с мелодичным звоном покатилась по полу.
Раиса Петровна остолбенела. Ластик сначала зажмурился, а потом закричал, сам чувствуя, что несет белиберду:
– Это не я! Это Миха! То есть, я не знаю, как его на самом деле зовут! Я ему купил! Он просил, а я пожалел! У него трубы горят! Я правду говорю! Спросите у тети Люсьен из палатки!
– Из палатки? – переспросила завуч очень тихим голосом и, нагнувшись, двумя пальцами подняла чекушку.
На урок геометрии шестиклассник Фандорин не попал. Как и на все последующие уроки. Прямо от лицейских дверей, сопровождаемый воплями осатаневшей магнитолы, он был препровожден в кабинет директора Ивана Львовича по прозвищу Иван Грозный. Музыкального монстра укротил вызванный с урока учитель физики. Арестанта же для начала посадили в приемной, где он томился тяжкими предчувствиями целых полчаса.
Вещественные доказательства чудовищных преступлений – усмиренная магнитола и бутылка водки лежали на директорском столе, брезгливо накрытом полиэтиленом.
Суд Ивана Грозного был скор и немилостив. Сдвинув густые брови, директор молча выслушал обвинительную речь завуча. Обвиняемой стороне слова не предоставил. Защита на этом закрытом процессе отсутствовала.
Приговор был вынесен немедленно, таким страшным басом, что в кабинете задребезжали стекла, а под потолком забренчала люстра:
– Гнать из лицея в шею! И это еще в лучшем случае…
Ластик побелел, боясь даже представить себе, что его ожидает в худшем случае. Пресловутый «волчий билет», с которым не возьмут ни в одну приличную школу? Колония для несовершеннолетних преступников?
Даже завуч дрогнула.
– Как не стыдно, Фандорин, – сказала она жалостно и посмотрела на Ластика, словно на покойника. – Такая семья, такой прадедушка!
– Что моргаешь, вырожденец? – хлопнул пятерней по столу директор. – Марш за отцом! Живо!
И вырожденец, нокаутированный коварным ударом судьбы, поплелся домой. Мимо пешеходного перехода, где, на свою беду, выиграл проклятый суперприз. Мимо водосточной трубы, где пожалел злополучного Миху. Мимо подворотни, где уже не было кровожадной овчарки. А жаль – пусть бы разорвала жертву несчастного стечения обстоятельств на мелкие кусочки.
Или это было не стечение обстоятельств, а жестокая шутка какого-нибудь злого волшебника? Разве не подозрительно, что все, кто имел касательство к катастрофе, один за другим бесследно исчезали?
Зато замок на решетке висел на своем обычном месте. В подвал снова было не попасть.
Ластик собирался идти в четвертый подъезд, к папе на работу, но тут вдруг остановился. А что если папа не поверит? Ведь чушь, бред, с начала до конца: и шепот из погреба, и привязанная собака, и всё остальное.
Он стоял перед подъездом минуту, другую, третью, не решаясь войти. А дверь взяла и открылась сама собой. И вышел из нее не кто-нибудь, а папа. Только он был не один. Папу сопровождал какой-то долговязый, сухопарый старик – сразу видно, что иностранец: в шляпе с перышком, с белым шарфом навыпуск, а в руке объемистый саквояж ярко-желтой кожи.
– Эрастик! – воскликнул папа. – Ты уже вернулся из лицея? Что так рано?
– Меня, – трагическим шепотом начал Ластик. – Меня…