Мартовский Заяц очень элегантно обыграл этот предательский румянец. Хамфри неосторожно процитировал Беньяна в споре с Бэзилом. Это напомнило обоим про обвинения Мартовского Зайца. Но Хамфри продолжил цитировать «Путь паломника» – другие отрывки, которых не было в обличительной статье из «Домино».
– Барнато заманивает людей – они совершают безрассудства и теряют деньги. «Не знаю доподлинно, свалились ли они в пропасть, заглянув через край, или спустились вниз, чтобы копать, или же задохнулись на дне от испарений…» Так и погибают люди, подобно мистеру Извыгод, – сказал Хамфри.
– Как ты хорошо помнишь текст, – заметил Бэзил.
– «Путь паломника» все знают с детства. Согласись, что он в этом случае уместен.
– Но не все его так ловко цитируют, тем более в клеветнических статьях, которые не смеют подписать своим именем.
Обвинение прозвучало. Хамфри не мог ни мяться, ни отрицать:
– Но ты же не будешь спорить, что это весомый аргумент? Что к этим предупреждениям нужно прислушаться?
– Нельзя днем делать одну работу, а ночью мутить грязь, чтобы пачкать ею своих коллег. И вредить своим родным, – добавил Бэзил.
Хамфри презрительно усмехнулся. Ему не очень-то хотелось усмехаться – он чувствовал, что сам стоит на краю ямы. Но поскольку они ссорились, он счел необходимым усмехнуться:
– Неужели ты был так глуп, что впутался или впутал своих родных в аферу Барнато?
– Ты сам не знаешь, что говоришь. Ты поставляешь злокозненные сплетни, которые могут принести настоящий вред…
– Я следую за своей совестью.
– Твоя совесть – болотный огонек, заводящий в трясину, – вполне находчиво сказал Бэзил, удачно подобрав метафору.
Вмешалась Виолетта:
– Давайте переменим тему. Давайте помиримся.
– Я больше не могу оставаться на этом сборище, – заявил Бэзил. – Иди сюда, Катарина. Мы уходим.
– Хорошо, – ответила Катарина. Она понимала, что трудно театрально повернуться и выйти, если твоя запасная одежда лежит в спальне хозяйки дома. Она приказала Чарльзу: – Позови Гризельду.
– Ей это не понравится, – sotto voce[6] сказал Чарльз.
Дороти и Гризельду вернули из сада. Катарина сказала Гризельде, что они уезжают.
– Почему?
– Не важно. Мы едем домой. Надень плащ.
Гризельда стояла в бальном платье, белая, как соляной столп. Она не была по натуре строптивой. Но и покладистой она тоже не была. К глазам подступили слезы. Она пошатнулась. Дороти сказала:
– Мы так долго ждали этого праздника. У нас так давно не было костра, музыки, танцев. Как мы теперь будем праздновать без Гризельды и Чарльза? Какая музыка без Чарльза? Мы и постели для них приготовили…
– Но я в самом деле не могу здесь оставаться, – сказал Бэзил, обращаясь к жене.
– Может быть, оставим детей с кузенами? Они так ждали этого праздника…
– Как хочешь. Я просто не хочу здесь оставаться.
– Тогда поедем, – ответила Катарина, жестом подзывая горничную и протягивая обе руки к Олив, которая подошла посмотреть, что творится. Катарина не считала, что должна извиняться за Бэзила, – по ее мнению, он поступал правильно, но она также не хотела портить праздник.
Карету подали, вещи погрузили. Никто не пришел помахать на прощание. Хамфри налил полный бокал, осушил залпом и налил снова. Его, словно электричеством, пронизывало ощущением, что все стоит на краю пропасти. Но сейчас надо было заниматься праздником. Хамфри велел музыкантам, чтобы начинали играть.
Дороти сказала Гризельде:
– Первым делом давай найдем тебе костюм, как у нас.
Гризельда все еще не оправилась от потрясения и была бледна. Виолетта взяла ее за руку и повела в детскую. Виолетта приказала Филипу и Филлис зажигать фонарики.
Гризельда стояла в детской, расстегивая пуговицы розового платья. Она шагнула из платья, и оно мягко опустилось на пол, словно мисс Бумби, которая вдруг превратилась в тумбу. Платье надо было повесить на плечики. Гризельда оставила его на полу.
Виолетта сказала, что у них есть платье рейнской девы – то, что надо. Гризельде оно очень пойдет.
Это было старое вечернее платье Олив: Виолетта его укоротила и ушила крепкими стежками, так что получился карнавальный костюм размером на девочку. Платье было из плиссированного шелка – зеленого, под цвет морской волны, с травянисто-зеленой нижней юбкой и золотым поясом. Виолетта подогнала платье по размеру. Гризельда подняла руки и распустила тугие кольца волос. Виолетта расчесала волосы, уложив их по плечам девочки. Считалось, что глаза у Гризельды серые или карие, но стоило одеть ее в зеленое платье, и они вдруг стали изумрудными.