Рост у Жанны в восемнадцать лет был довольно большой, 1,71 метра, правда, включая каблуки, оттого что ей никогда не приходило в голову и не случалось голой измерять свой рост. Впрочем, так это бывает обычно у женщин. Воинское присутствие не выдает им официальных справок. С такой же неточностью следила Жанна за колебаниями своего веса. За последний год он изменялся в пределах от пятидесяти пяти до пятидесяти девяти кило, не доползая до шестидесяти. Доктор Лаблетри, домашний врач, считал, что она слишком худа. Определенных опасений у него не было. При выслушивании ничего тревожного не обнаруживалось. Но слизистая оболочка была бледна; под глазами часто появлялась синева; во взгляде и цвете лица недоставало блеска. Температура иногда, без видимой причины, повышалась немного, по счастью – нерегулярно. Врач говорил родителям, что девушка склонна к малокровию, что следует возбуждать ее аппетит; рекомендовал моцион, более продолжительное пребывание в Перигоре. Допускал, хотя и умалчивал об этом, возможность небольшого туберкулезного процесса, дремавшего с детства и слегка обострившегося ко времени зрелости, но непосредственной опасности не представлявшего. В ту пору начинали подозревать, что туберкулез по своей природе болезнь раннего детства, не расстающаяся с организмом на протяжении всей жизни и зависящая в своих эпизодах от его общей истории. Лаблетри, медик прогрессивного направления, держался именно этого взгляда. В отношении Жанны у него иной раз мелькала мысль о нервных осложнениях сексуального происхождения или, говоря еще точнее, о весьма специфическом переутомлении, но он ее отбрасывал. Вообще, в эту сторону его мысли не направлялись. Он считал несколько маниакальными специалистами тех своих коллег, которые чуют такого рода начало или признают за этим началом известную роль в каждом недомогании, постигающем молодых девушек. Даже поскольку врачи, не теряясь в неясностях и туманных выводах невропатии и не ударяясь в психологию, устанавливают чисто органическое влияние, которое известные привычки могут оказывать на развитие туберкулеза, Лаблетри допустил бы еще такую гипотезу, если бы лечил, например, дочь швейцара. Но останавливаться на ней в отношении дочери маркиза де Сен-Папуль показалось бы ему довольно бестактным. Мещанин, воспитанный в уважении к общественным рангам, поддерживал в нем предвзятое мнение врача.
Впрочем, все это не представлялось ему особенно серьезным, и он тем меньше тревожился за будущее девушки, что она физически похожа была на отца. А маркиз, если не говорить о мелких недомоганиях, не мог пожаловаться на свое здоровье. По типу он приближался к худощавым южанам, которые не всегда могут похвастаться цветущим видом и, будучи очень чувствительны к боли, охотно предаются ипохондрии, но в конце концов, переходя от одной тревоги к другой, достигают преклонного возраста. Было вполне допустимо, что и маркиз прошел в молодости кризис такого рода, не оставивший по себе никаких, по-видимому, следов, ни даже воспоминания.
Жанна де Сен-Папуль была хорошо сложена и красива лицом. Черты тонкие, почти нежные. Губы узкие. Очень естественное выражение гордости. Жерфаньону она казалась весьма близкой к известному совершенству, и он готов был позавидовать ее будущему титулованному супругу. Но сам он не ощущал опасности влюбиться в нее. Обаяния она не была лишена, но ее обаяние не внушало ему ни вожделения, ни нежности. Даже глаза ее, слегка обведенные синевой, ее легкая бледность не предрасполагали его к мечтательности. Очевидно, выражение глаз мешало, слишком замкнутое, почти оборонительное.
М-ль Бернардина налила чаю племяннице, заставила ее съесть несколько гренок с маслом. Поговорив с ней о разных мелочах, спросила вдруг без всякого перехода:
– Как тебе нравится этот молодой студент?
– Что ж, у него вполне приличный вид. Бернар им, кажется, доволен.
– У него красивые глаза. Он был бы очень хорош без бороды. Она его слишком старит.
– Это возможно.
– И если принять во внимание, что он вышел из очень скромной семьи, то нельзя отказать ему в умении вести себя.
Жанна соглашась с непритворным равнодушием. До этого времени она мало замечала Жерфаньона. К тому же воображение у нее было не очень капризное и даже не очень свободное, а только смелое. Это большая разница. Смелость эта, заводившая ее довольно далеко, направлялась по узким путям. Есть много девушек, которые всякий раз, находясь в присутствии молодого человека или вообще мужчины не старого и не безобразного, воображают себе его объятия, его поцелуи или даже свои. Эти мечты обычно не имеют последствий: они не только не призывают действительности, но сразу бы перед нею отшатнулись. Жанна не имела этой слабости. Она могла за день встретить десять молодых людей своего круга, не устанавливая никакой связи между их личностями и своими любовными грезами. Тем более оставался вне поля ее зрения человек вроде Жерфаньона. Чувство социальных различий сделалось у нее в такой мере инстинктивным, что участвовало в самопроизвольных реакциях сердца. Девушка, которую зовут Жанной де Сен-Папуль, не рискует влюбиться в пианиста, лакея, врача или священника. Не потому, что они люди презренные. К ним можно относиться благожелательно, с уважением, в известных случаях – с восхищением. Но вопрос любви не возникает. (Жерфаньон, со своей стороны, не вовсе был чужд аналогичного предрассудка. Будь Жанна его кузиной, его сокурсницей, нельзя знать, остался ли бы он равнодушен к этому тонкому лицу, к этому замкнутому выражению глаз.)