Г-жа де Шансене сообразила, что в народе, вероятно, часты такие супружества. Над этим она немного призадумалась. Не разумно ли, в сущности, такое поведение? Во-первых, оно подвергает союз последовательным испытаниямна прочность, а во-вторых, дает девушке разнообразный опыт, воспоминание о котором помогает ей затем сносить однообразие супружеской жизни. Но на социологических размышлениях Мари де Шансене не задерживалась. И если в выборе обстановки она проявляла смелость, то не была способна ни на какую смелость суждений по отношению к нравам своей среды. Прелюбодеяние, несмотря на некоторую борьбу с совестью, она считала стократ более допустимым, чем это пробное сожительство.
Больше всего ее поразила в первых признаниях маникюрши откровенность их. Она задалась вопросом, не так же ли, приблизительно, были бы с нею откровенны женщины ее круга? До этого времени она всегда выказывала мало любопытства, избегала расспросов. Но замечала, что достаточно небольшого усилия, – давления столь же слабого, как на спелую ягоду, – чтобы выжать из другой женщины ее секреты. А между тем, с середины октября секреты других женщин, их интимная жизнь, их самые сокровенные впечатления начали очень интересовать ее. Она еще не очень решалась допрашивать своих приятельниц. Но еженедельные беседы ее с Ренэ Бертэн были для нее уроками нескромности. Они мало-помалу приобрели весьма свободный тон.
Признания шли всегда только с одной стороны. Но доставляли удовольствие обеим женщинам в разной мере. Маникюрша в них удовлетворяла потребность выставлять себя напоказ, настолько естественную у заурядной женщины, что понадобилось изобрести для нее стыдливость, как первостепенной важности добродетель. Графиня в них черпала много сведений, которыми личный опыт снабжал ее слишком скупо, черпала жадно, под влиянием медленных, но верных успехов ее интриги с Саммеко.
Так и в этот день, между тем как Ренэ отделывала левую руку графини, а слуги заняты были на кухне, обе женщины не чувствовали ни удивления, ни смущения, ведя следующий диалог перед зеркальным шкафом с извивающимися стеблями.
– Но вы говорите, например, что, гуляя по улице с мужем, чувствуете себя совсем несчастной, если он на миг перестает смотреть на вас или сжимать вам руку, опираться на вас, так или иначе прижиматься к вам. Не преувеличиваете ли вы немного?
– Нисколько, графиня, уверяю вас.
– В таком случае, не просто ли это привычка, оставшаяся у вас обоих от времени влюбленности?
– Если угодно. Но тут не только привычка. Я потому несчастна, что перестаю получать удовольствие. Это очень просто.
– Как – удовольствие?
– Да. Я хочу его. Понимаете?
– Как же так? Все время?
– Не во время работы, как теперь, вдали от него, конечно… Да и то… И не в то время, когда мы дома заняты каждый своим делом или когда мы ссоримся. Я вам говорила главным образом про воскресные дни, прогулки.
– Вы хотите его… пусть так. Но держит ли он вас под руку или не держит, какая разница?
– Разница есть. Когда он держит меня под руку, я возбуждена.
Мари де Шансене на миг задумалась. Затем:
– И чуть только он выпускает вашу руку, возбуждение исчезает? Это забавно.
– Почему же? Рассудите сами, графиня. Это вроде того, как если бы при других обстоятельствах он вдруг меня оставил ни при чем. Это, конечно, не совсем то же самое. Даже и сравнивать нельзя. Но связь все-таки есть.
Графиня опять помолчала, потом спросила:
– Я думала о том, что вы мне рассказывали на прошлой неделе. Каждый день? В самом деле?
– О, почти! А иногда еще и утром.
– Сколько времени вы уже живете с ним?
– В общем, два с половиной года. Нет, два года и два месяца. Я не считаю времени, когда мы встречались, но еще не жили вместе.
– Да… и в конце концов это… повторение, эта… регулярность… словом, это вам не приедается?
– Это становится потребностью, как и все другое. Должна сказать, что никогда еще не чувствовала себя так хорошо, как теперь.
– И вы еще… обращаете на это внимание? Не становится ли это как раз чересчур машинальным?
– Я не нахожу. А затем, при желании, можно это так разнообразить.