— Знаете, я не перестаю думать о нашем заговоре. Я потому еще не возобновлял с вами этой беседы, что хотел в известном направлении обеспечить за собой свободу действий. В основном это дело касается, повторяю, только нас обоих. Это наша тайна. Я сказал, что вы будете сами себе хозяином; что я создам вам неприступное положение. Дело принимает хороший оборот. Я надеюсь, что в следующий раз смогу говорить с вами в окончательной форме.
Следующий раз — это было свидание на улице Буасси д'Англас, в безлюдном баре, после обеда у Шансене. Гюро пришел туда, сделав усилие над собою. Он опять был преисполнен недоверия. Бранил себя за то, что вот уже месяц давал себя оплетать нефтепромышленнику и что уже скомпрометирован, быть может, непоправимым образом. Но то, что оставалось таинственным в поведении Саммеко, оставалось так же заманчивым. Трудно было порвать, не разгадав тайны. «Они от меня добились, чего хотели. Что нужно им еще? Видно, они считают меня очень влиятельным, в настоящем или будущем». Что усердие Саммеко объяснялось только чувством благодарности или желанием с честью отделаться от довольно туманного обещания, — этого Гюро не решался предположить. Ему было больше по душе первое предположение, к тому же более лестное для него.
Опасаясь соглядатаев даже в этот час и в этом пустом баре, Гюро выбрал себе за одной из перегородок особенно укромный уголок, который оставляла в полумраке матовая лампа, свисавшая с потолка и ослеплявшая тех, кто входил. Саммеко не сразу его узнал.
— У вас при этом освещении необычайный профиль… Итак, я к вашим услугам. Слово за вами. Трелар вам мешает?
— Мешает… то есть, в каком смысле?
— Хотите ли вы официально руководить газетой? Или поставить другого человека на это место? Или вы предпочитаете пользоваться опытом Трелара, который, разумеется, будет у вас безоговорочно под началом?
— Вы думаете, он согласится?
— Я в этом уверен.
— Разве… он посвящен в тайну?
— Нимало. Он знает, что должен идти, куда ему велят, или уйти. Вот и все… По-моему, этот вопрос связан с другим.
— А именно?
— Нужно ли обновить физиономию газеты, сменить кожу, послать к чёрту название?
— Кстати сказать, идиотское.
— Вы тоже так думаете?
— «Санкция»! К нему привыкли. Но стоит только подумать немного…!
— Кто выдумал это дурацкое название?
— Льевен, основатель газеты, не знавший французского языка. «Санкция» — это показалось ему энергичным, грозным и неподкупным. В удалом стиле «Непримиримого», этого бедного Рошфора. Надо, впрочем, сказать, что это слово хорошо кричат газетчики или, вернее, могли бы кричать, оттого что… на деле…
— Если мы изменим название, то спокойно можно будет убрать Трелара, не правда ли? В противном случае будет, пожалуй, ловким маневром его сохранить. Иными словами, нужно ли подчеркнуть для публики перемену режима или не нужно? Мне кажется, что нам надо твердо взять тот или иной курс. Впррчем, я в этом деле профан.
— Да нет же. Вы рассуждаете совершенно правильно.
— Вам ведь небезызвестно, что тираж «Санкции» весьма незначителен. От тридцати пяти до сорока тысяч по большим дням. В одну из сред я навел справку: двадцать тысяч.
— Я знаю.
— Если мы решим, что надо постараться поднять тираж, к чему я расположен, то лучше ли, по-вашему, сохранить нынешний фасад или перекрасить его? Каковы в этом случае симпатии, маниакальные идеи публики?
Гюро с некоторым изумлением слушал, как Саммеко заговорил гораздо тверже, тоном гораздо более энергичного человека, чем он ему казался прежде. Никакой мечтательности уже не было в выражении его глаз.
Он ответил, помолчав немного. И постарался хорошо ответить, чтобы не разочаровать этого другого Саммеко, только что обнаружившегося.
— У публики на этот счет вкусы довольно своеобразные. На мой взгляд, совершенно новая газета может рассчитывать на успех только при условии гигантской рекламы. И то вопрос. Это одна из тех областей, в которых публика особенно консервативна. При равенстве прочих условий легче, по-моему, сделать популярным новый большой магазин, а новое лекарство — во всяком случае. Лекарства быстро стареют. Каждые пять лет, как я слышал, приходится выдумывать новое броское название для углекислой извести или толченого угля. С газетами же происходит почти обратное. Под кровом неизменного заголовка они могут менять свое направление, идеи, мнения. Публику это как будто не особенно стесняет. Кучка людей, привыкшая покупать «Санкцию», подумает, что все кончено, в то утро, когда исчезнет этот нелепый заголовок. И, наоборот, если мы сделаем усилие, то нет ничего невероятного в том, что несколько десятков тысяч парижан, для которых «Санкция» — уже старая, хоть и далекая знакомая, вообразят себе, будто с их стороны было раньше ошибкой не покупать ее, а поэтому начнут ее, в конце концов, покупать.