Беседуя, Жалэз и Жерфаньон свернули с Вокзальной набережной в улицу Тольбиак, прошли по мосту над огромной товарной станцией и попали в сеть улочек, окружающих площадь Жанны д'Арк. Здесь тоже были таинственные повороты и тропинки. Короткие пути, словно упирающиеся в стену. Неопределенные направления. Хотя все имело вид простоя и не древний, здесь тоже, быть может, уже успели образоваться тайники и тайны. Быть может, если войти в эти ворота, тоже открылся бы способ ускользнуть.
— Но вот в другой вечер я стою у ворот ее школы. Ученицы выходят. А ее нет. Стою еще несколько минут и думаю, что кто-то ее задержал… Да, это случилось, должно быть, в начале зимы, как теперь, потому что в пять часов было, во всяком случае, не менее темно, чем в первый раз. И вдруг меня охватывает безумное волнение. Я решаю, что опоздал или что какая-нибудь карета, какая-нибудь тень скрыла ее от меня. Между тем я знал, что она не ушла бы, не разыскав меня. Я бросаюсь бежать. Возможно, что она ждет меня на углу авеню. Не вижу там никого. Я хотел было попытаться ее догнать, но у нас уже не было определенного пути домой. Мы слишком привыкли к этим меняющимся маршрутам, случайным, усложнявшимся всякий раз каким-нибудь новым поворотом. А затем, — не знаю, переживал ли ты это впечатление, — бывают случаи, когда глаза у нас теряют способность искать. Я шел в направлении к Сен-Венсан-де-Поль, почти не вглядываясь в прохожих, будучи уверен, что эти тени, этот мутный свет, эта людская сутолока на перекрестках не возвратят мне Элен. Я дошел до ее дома. Говорил ли я тебе уже, что ее отец был аптекарем? Да, на одной из уличек подле церкви. Аптека эта была из числа тех, что чаруют своей стильностью не меньше булочных, о которых я тебе рассказывал утром. Весь фасад выкрашен в черный цвет, с золотыми полосками. В витрине, помнится мне, ничего, кроме двух больших симметричных шаров, красного и зеленого, по вечерам светящихся, огромных. Два противоречивых сигнала. Внутри — зеркала и резные шкафы, ряды банок, высокая конторка, за которой происходят манипуляции, взвешивание, чтение рецептов; и свет, как в ризнице, струящийся из круглых, матово-белых шаров.
Помню, как я стоял на противоположном тротуаре, глядя на зеленый сигнал и на красный сигнал. Стоял там долго, ничего другого не решаясь предпринять… Да, вот это я помню. Мои глаза останавливались попеременно на зеленом и на красном. И красный цвет казался мне каждый раз более красным, зеленый — более зеленым. По-видимому, я оторвался от этого созерцания, вернулся домой… Но дальше я боюсь напутать.
— Что напутать?
— Да я уже не знаю, когда именно стало мне известно то, что происходило в семействе Элен, и удалось ли мне свидеться с нею до или после того, как это мне стало известно. Ты думаешь, может быть, что мне приятно перебирать эти воспоминания наедине с самим собою? Нет. Я вызываю их только в разговоре с тобой. А так я только ограничился тем, что два или три раза видел это во сне, как ты и догадался.
— Если ты забыл несколько подробностей, — это неважно.
— Если я их забыл — да. И тем лучше. Но я не хочу их сочинять. Что могло бы быть интересного в такой истории, будь в ней хоть слабая доля вымысла? И меня особенно путает то обстоятельство, что здесь как раз, в этом месте, где мы находимся, передо мною встает другое воспоминание об Элен…
— …Встает… Она здесь как раз была?
— Да, однажды.
Они в этот момент находились на площади Жанны д'Арк, с северо-восточной стороны церкви. Жерфаньон осматривался. Итак, маленькая Элен была здесь? Любовь двоих детей забрела в эти места, пройдя такой далекий путь? Эта внезапная встреча с призраками пробудила в Жерфаньоне чуть ли не личное волнение, легкое стеснение в сердце, удивившее его.
— Это, быть может, и привело меня сюда, — признался Жалэз, — побудило меня привести тебя сюда. Но это воспоминание относится к другому времени и воскрешает во мне множество впечатлений, не имеющих ничего общего с теми, о которых я тебе говорил. Уверяю тебя. Лучше будет, если я всему этому дам время прийти в порядок. Обещаю тебе на этот раз поразмыслить обо всем.