После двадцатиминутной беседы в таком неопределенном тоне, постепенно расположившей Лоиса Эстрашара в пользу Кинэта, первый из них пришел к заключению, что переплетчик — бывший политический борец, несколько отошедший от борьбы в силу обстоятельств и возраста, но втайне сохранивший свой пыл и на редкость сдержанный в отношении своих прежних связей. Словом, человек надежный. Эстрашар, чрезвычайно радуясь тому, что циркуляр заблудился так удачно, дал понять Кинэту, что не считает невозможной его кандидатуру в члены Социального Контроля. Кинэт не обнаружил нетерпения. «Я отношусь к этому с живым интересом и не прочь возобновить контакт. Но торопиться некуда. Нам следует несколько лучше познакомиться друг с другом».
Эстрашар обещал зайти через несколько дней. И сдержал слово. Тем временем Кинэт обошел однажды ларьки на набережных и, пройдя от Отель де Виль до Восточного вокзала по бульвару Бомарше и улицам, прилегающим к Бирже Труда, заглянул в несколько книжных лавок, более или менее специализировавшихся на продаже политической литературы. По дороге он зашел к привратнице дома N 142-бис в предместье Сен-Дени и вернулся с пакетом пыльных брошюр, где соседствовали, как пришлось, Бакунин, Кропоткин, Константэн Пекэр, Фурньер, Жан Грав, Жорж Ренар; несколько разрозненных номеров «Тан нуво», «Мувман Сосиалист», «Либертер». Он попытался мимоходом навести справки об Уго Тоньети. Все, чем он поживился по этому предмету, сводилось к тощей брошюрке в полтора листа под заглавием «Paracronismo e paradosso economici», которую Тоньети опубликовал в Милане в 1902 году. Он заплатил за нее десять сантимов.
Эту добычу разнородного состава он положил на полку шкафика с зелеными занавесками. Кинэт надеялся позаимствовать оттуда если не идеи, — он боялся спутать учения, — то, по крайней мере, выражения и собственные имена, с тем, чтобы пользоваться ими в случае надобности, отнюдь не изменяя тону намеков и умолчаний. Когда его снова навестил Лоис Эстрашар, он показал ему, как бы по ходу беседы, две-три брошюрки из этого запаса. «У меня их целая коллекция. Много их я роздал, раздарил». И прибавил небрежно: «А вот как раз статейка Уго Тоньети, которую я у себя разыскал». «На итальянском языке? Вы читаете по-итальянски?» «Очень плохо». Эстрашар, держа в руках брошюру в красной выцветшей обложке, напечатанную серыми буквами на газетной бумаге, не далек был от предположения, что этот переплетчик с бородою философа — один из добровольно оставшихся безвестными пионеров международной революции.
Развалилась последняя головешка. Тридцать две минуты двенадцатого. Не стоит торговаться из-за двух минут. Операция произведена со всей должной тщательностью и в общем не заняла больше времени, чем предполагалось. От Огюстэна Легедри теперь не осталось больше ничего в квартире Кинэта. Ничего? Нет. Осталась ватка. Но переплетчик намерен еще хранить ее. Когда сочтет он своевременным ее уничтожить? Этого он совершенно не знает. Осталось ли что-нибудь от Легедри вне этой квартиры? Бесформенная масса в подземелье, быть может. И пакет в сейфе. Кинэт открывает свой кошелек. Там все еще лежит плоский ключик. Одно мгновенье он даже думает о том, что называют «духом» или «душою» мертвеца… Но на мыслях такого рода он не привык задерживаться.
Он уходит из кухни. Он хорошо поработал. Наверху его ждет награда.
VI
НОЧНОЙ ОБРЯД
Он поднимается по лестнице. Входит в свою спальню. Раздевается. Кладет вещи на стул. Мимолетно вспоминает с сожалением об электрическом поясе, который он раньше снимал в это время.
Его награда — возможность прикасаться теперь к особым воспоминаниям ночи 14 октября. Прикасаться, — словно к свертку пышной материи или к драгоценному ожерелью. Каждый вечер он раскатывает их перед собою с таким же восторгом, как накануне. От повторения свежесть их ничуть не умаляется. Что же до яркости их, то она, быть может, и не повышается с каждым вечером, но скорее достигает кульминационного пункта; чуть ли не сразу после их оживления и без какого-либо ощутимого усилия мысли. Случается также, что та или другая подробность, раньше остававшаяся в тени, вдруг прорывается на авансцену.
Начало (Кинэт его не выбирал, оно само определилось) — это жест, который он сделал спустя несколько минут после того, как вышел из галереи, швырнув как можно дальше за глиняный откос бутыль из-под зеленоватой жидкости. Она, очевидно, ударилась о мягкую землю и разбилась очень негромко. Больше ничего до заставы, кроме мглистой ночи и света затерянного фонаря.
Контора по взиманию пошлин. Один досмотрщик, сидя в свете большой лампы, строгает ножом мундштук своей трубки, другой, в накидке, стоя следит за его работой, поворачивает голову, услышав шаги запоздалого прохожего, но ограничивается тем, что скользит взглядом по его рукам: нет ли в них пакетов.
Кинэт, миновав заставу, направляется влево, по поясному бульвару, безлюдному и плохо освещенному. Он чувствует потребность побыть еще немного на отдалении от людской сутолоки. Шагает он легко. Все части его тела приятны ему, он живо ощущает их принадлежность себе. До кончиков пальцев на ногах разлито чувство более тонкое, чем теплота; его можно было бы назвать полнотою. О том, что только что произошло, он не думает. В будущее не всматривается. Он преисполнен и захвачен одним этим напряженным ощущением своего бытия.
Никаких грубых побуждении. Даже проснувшаяся мужская сила, которую он сознает в себе с того момента, как вместе с Легедри направился вглубь оврага, всего лишь поддерживает в нем прекрасное самочувствие, уверенность в глубоких ресурсах, не вызывая острого возбуждения, которое при его рассудочном складе ума беспокоило бы его, ставило бы перед ним вопросы.
Внезапно ему представляется, что электрический пояс — вещь «излишняя», соответствующая пройденному этапу его жизни. Он видит вдали мужскую уборную, переходит дорогу, направляясь к ней, удостоверяется, что она пуста, входит. Решает немедленно сбросить пояс Геркулес. Для этого надо немного расстегнуться. Он ничуть не боится, что кто-нибудь заглянет сюда. Но все же не хочет задерживаться. Разрезает ножом ослабевшие ремни. Рвет прибор на куски. Роняет на решетку уборной ту часть, которую всего труднее отнести к какому-нибудь определенному предмету. Главные же части, «испускающие живительный ток», решает бросить в канализационный люк, шагах в пятидесяти отсюда. Тут было бы своевременно раскрыть тайну прибора. Кинэт при всех обстоятельствах остается техником по своим умственным привычкам. Но сегодня вечером он слишком великодушен, чтобы заниматься этим ретроспективным процессом. Убирайся, пояс, в люк! Уноси с собою свою тайну и те иллюзии, которые ты худо ли, хорошо ли питал.
Вот и Авронская улица. Два фиакра катятся один за другим. Трамвайный вагон визжит вдоль всей улицы, словно вонзая в нее иглу. Мелькают огни. Там и сям кучка мужчин в картузах занимает угол тротуара. Прохожих очень мало. Кафе зияют пустотой. Но стенки улицы сохраняют флюоресценцию многолюдия.