По каменному полу расположенной перед кухней веранды бухают тяжелые шаги.
– Легок на помине.
Эрик исчезает, чтобы побеседовать с Игорем. Ева протягивает через окно рогалик и кружку с кофе; Игорь кивает, принимая их. Его лицо наполовину скрыто огромной бородой, кепка низко надвинута на глаза. Он редко заговаривает с Евой: то ли от стеснения, то ли из-за природной замкнутости – она так и не поняла.
– Кто здесь принцесса?
Появляется Поппи, принарядившаяся для этого дня в расшитый блестками красный жакет, извлеченный из ящика с карнавальными костюмами. Она подслушивала за дверью, любимая старшая дочь с толстыми золотисто-каштановыми косами, веснушчатым носом и покрытыми синим лаком ногтями на пальцах ног. Ей одиннадцать, но хочется выглядеть на шестнадцать.
– Конечно же, ты, драгоценная моя.
Ева пытается ее обнять, но Поппи хватает рогалик и бросается к двери. Ева с легкой грустью смотрит ей вслед: прежде дочь позволяла себя обнимать. Тогда она так крепко прижимала детей к себе, что в переплетении рук и ног трудно было определить, где проходят границы между ее и их телами. Поппи исчезает, а в кухню вваливается споткнувшаяся о ноги сестры Соррель. Она привыкла падать и быстро вскакивает на ноги. Ей шесть, она точная копия Поппи, только уменьшенная, более округлая, растрепанная и мягче характером.
– Можно мне рогалик и Эшу тоже? – лепечет она. Ее язык то и дело вязнет в широких щербинах между зубами.
– Конечно, можно, моя малышка, – отвечает вернувшийся за ботинками Эрик. Он поднимает дочь и подносит к столу. Нахмурившись и глубоко вздыхая, Соррель выбирает рогалики и берет по одному в каждую руку. Когда ее опускают на пол, она бесшумно выходит на цыпочках, чтобы не потревожить дремлющего у плиты щенка лабрадора по кличке Ной.
Эрик качает головой:
– Завтракать следует за столом, Ева.
Ева уносится мыслями наверх, где ее дочки перешептываются, натянув на головы простыню, и мусолят рогалики, то и дело роняя крошки. Просочившееся сквозь ткань розовое солнце играет на их лицах. Они наверняка затащили в постель и Эша.
– Следует просто оставить их в покое, – отвечает она.
– Дети нуждаются в порядке.
Эрик завязывает шнурки. К этому давнему спору они периодически возвращаются уже несколько лет.
– Они нуждаются в свободе, – бросает Ева вслед мужу, но тот уже закрыл дверь и топает в своих тяжелых ботинках по гравийной дорожке. Ничего страшного – она позволяет детям оставаться на улице часами, когда его нет дома. Не мешает играть, пока не стемнеет или холод не загонит их в дом. Они носятся по саду, словно забавляясь ее тайным подарком. Она дарит им детство, о котором мечтала, но не имела сама.
Упавший с подставки рогалик пролетает сквозь роящийся пылинками солнечный луч. Ева заглядывает в холодильник: там морковь, небольшие сэндвичи и домашняя пицца. Она достает масло и клубничный джем и, слегка порезав палец ножом, намазывает их на еще теплый тост. Опирается локтями о подоконник и слизывает кровь, прищурив глаза, как греющаяся на солнце кошка. Перед ней раскинулся сад, возле дома кивают огромные головы голубых гортензий, у боковой стены рядом с подъездной дорожкой красуются кусты лаванды и роз. По полю гуляют ослики, дальше тянется луг с высокой травой, за ним виднеются деревья, заметно выросшие с тех пор, как она была ребенком. Их тень гуще и тянется дальше, чем прежде. Пока она смотрит, лес шевелится от легкого ветерка, будто дрожа от нетерпения встретиться с детьми.
Мелисса целый час занимается в спортзале, который устроила у себя в подвале. Сначала кросс-тренажер, затем гребной тренажер – без остановки, до тех пор пока потные руки не начинают соскальзывать с ручек. После она со всех сторон рассматривает отражение своего тела в запотевших зеркалах ванной: бедра обрели мягкую округлость, плечи выглядят упругими и жилистыми. Проводя бритвой вдоль линии бикини, она неправильно выбирает угол и повреждает кожу. Кровь стекает в воду, обагряя мыльную пену. Мелисса смотрит на струйку, словно та не имеет к ней никакого отношения. В тридцать пять ты еще молода. Всегда найдется, что попробовать: занятия с личным тренером, новую диету. Она поднимается из ванны, надевает махровый халат, босиком шлепает на кухню и ждет, пока закипит чайник, положив ладонь на оконное стекло точно посередине между металлическими краями рамы. До предела разводит пальцы и рассматривает руку как произведение искусства. Промежутки между пальцами формой напоминают ножи, рядом с сухожилиями виднеются впадинки, некоторые из синеватых вен похожи на рубцы. Кончики пальцев дрожат.