– Вы говорите ужасные вещи.
– Вам так кажется?
– Может быть, вы и правы, но все же… – Женщина выливает в дымящуюся пепельницу несколько ложечек растаявшего мороженого. – Ваши слова оставляют какое-то неприятное чувство, это безусловно.
– Меня же все это не особенно волнует. Я старательно занимаюсь исследованиями, не испытывая ни малейших угрызений совести. Потому-то я и не высказываю никакого недовольства по поводу смога. Вы говорите, я наивен… Я хочу, чтобы с самого начала между нами не было никакой недоговоренности. Да, я человек, знающий, что такое фальшь, человек, погрязший в этой фальши.
– Вы слишком чувствительный…
– Это я-то чувствительный? Я убийца!
– Убийца?
– Восемнадцать человек – это я точно помню. И меня ни разу не мучали по ночам кошмары.
Женщина прикуривает, глубоко затягивается, чуть задерживает дыхание и медленно выпускает дым в потолок.
– Значит, предложение мне делает одно из тех чудовищ, о которых пишут в еженедельниках?
– Может быть, вас это огорчит, но чудовище – самый обыкновенный бывший солдат.
– А-а, так это вы о войне…
– Вы считаете, что, если убивают на войне, это вполне естественно?
– На войне речь может идти лишь о законной обороне.
– Только в мирное время существует такое понятие, как превышение предела необходимой обороны, то есть любую оборону обязательно снабжают, так сказать, предохранительным клапаном. А на войне нападение – лучший вид обороны. То есть война – узаконенная цепь превышения предела необходимой обороны.
– Я вовсе не намерена оправдывать войну.
– Почему? А вот я, например, не собираюсь выступать против войны. Хоть я и говорю: убийца, убийца, а ведь речь-то идет о сущем пустяке – всего каких-то восемнадцать человек. К счастью или к несчастью, я был простым солдатом, да и стрелял плохо. Ну ладно, поглядите-ка в окно. В этой толпе прохожих полно летчиков, артиллеристов которые действовали в прошлом весьма успешно. А если не они сами, то их братья или дети. У кого же из этих людей повернется язык осуждать меня?
– Ни у кого, естественно. Да и не должны осуждать.
– По той же причине и я их не осуждаю.
– Кажется, я понимаю. Вернее, начинаю понимать, почему вы так долго оставались одиноким.
– Я бы предпочел, чтобы вы поняли, почему я собираюсь расстаться с одиночеством.
– Мне очень хочется понять, но…
– Я же говорю, что вы человек, который мне нужен.
– Я не настолько самоуверенна.
– Я в этом не сомневаюсь.
– Мы с вами люди неприспособленные. Я прекрасно поняла, что вы легкоранимый, мягкий человек… И все-таки почему я вам необходима – не объясните ли вы мне конкретнее и яснее… Вы согласны?… Ведь мы с вами люди уже сложившиеся…
– Вы правы. Можно объяснить вполне конкретно. Если бы мое решение было продиктовано минутным порывом, разве стал бы я прибегать к картотеке брачной конторы? Нет, мое решение вполне конкретно. Так же конкретно, как вот этот стол или пепельница.
– Благодарю, вы очень любезны… Но у меня угловатый подбородок – как у мужчины, некрасивые уши, а губы злые…
– Но зато вы прекрасно разбираетесь в воспитании детей – это, как я увидел, ваше призвание.
– Вы действительно похожи на большого ребенка. – Женщина весело смеется. По ее виду не скажешь, что она недовольна разговором, напоминающим блуждание в лабиринте.
– Но между ребенком и взрослым, похожим на ребенка, большая разница.
– Я говорю именно о детях. Разве вы лишены чувства долга перед детьми, которых надо спасти, вырвать из этого мира, превращающегося под тяжестью смога в нефтеносное поле?
Женщина откидывается на спинку стула и еще выше поднимает сведенные вместе колени – поза несколько легкомысленная.
– По-моему, у вас все задатки, чтобы стать верующим. Я же в бога не верю и поэтому считаю, что детей, даже нежно любимых, нужно растить в естественных условиях. Да и педагогика отрицает воспитание в стерильной среде. Во всяком случае, поскольку речь идет о замужестве, я должна в первую очередь подумать о себе.
– Вы хотите сказать, что вас не волнует, если наши дети окажутся в самом очаге эпидемии, охватившей людей?…
– Наши дети?
– Разумеется, именно наши дети. Я не такой альтруист, чтобы делать вам предложение ради желания усыновить чужих детей.
– Раньше времени говорить об этом как-то странно…
Женщина чуть проглатывает конец фразы, что, правда, очень женственно. Может быть, так выражается ее смущение. Мужчина сразу же улавливает это и говорит решительно, хотя в тоне его проскальзывают нотки растерянности:
– Вы ошибаетесь. Я говорю о своих детях, уже существующих.
Лицо женщины сереет.
– Странно. Я внимательно прочла вашу карточку, в ней написано, что у вас нет детей.
– А-а, в карточке… – Мужчина облизывает губы и смотрит в пустую чашку. – Да, в карточке действительно…
– Вы написали неправду?
– Никакой особой неправды там нет…
– Вот как? Написать неправду, которая моментально обнаружится…
– Как бы это лучше сказать?… Речь идет не о таких детях… Не о таких, о которых следует писать в карточке…
– Тайный ребенок?
– Пожалуй, в некотором смысле…
– Наверно, внебрачный ребенок, которого вы пока не признали?
– Я же вам говорю, речь идет совсем не о таких детях, которых признают или не признают.
– Ничего не понимаю.
– В обычном смысле они на свете не живут и включить их в жизнь тоже невозможно…
Женщина, продолжая пристально смотреть на мужчину, чуть склоняет голову набок, лукаво улыбается, обнажая зубы, и кивает головой, будто своим мыслям.
– Все понятно… Если вы это имеете в виду, то мне все понятно.
– Что вам понятно?
– Просто вы их видели во сне.
– Да, возможно, и во сне. Но сон был наяву. Они дышат, двигают руками и ногами – сон наяву.
– Интересно, интересно вы рассказываете…
– Я вам уже говорил и повторяю снова, дети действительно живые. Реально существующие в биологическом смысле дети. Если вы мне не можете поверить хотя бы в этом…
– Где они живут?
– В моем доме, разумеется. В подвале моего дома. Я называю его подвалом, но там все оборудовано так, чтобы они не испытывали ни малейших неудобств… Это идеальное жилище, если отвлечься от того, что оно полностью изолировано от внешнего мира.
– Интересно… Ну и дальше…
– То, что я рассказал, не пустая болтовня.
– Я вас слушаю вполне серьезно.
– Детей двое. Старшему тринадцать лет, младшему недавно исполнилось девять… Но меня вот что беспокоит – станете ли вы другом этих детей, существует ли такая возможность, пусть даже самая маленькая? Разрешите мне хотя бы надеяться на это.