Чтобы немного развеяться, он топнул ногой и с удовлетворением прислушался к эху.
Постепенно мальчик понял, что развлекаться ему теперь придется самостоятельно, поэтому он решил осмотреть аббатство, владельцем которого ему предстояло стать в далеком будущем. Однако прогулка выдалась не столь захватывающей, как он надеялся. Дом оказался большим и захламленным, в нем было два этажа и несколько мансард, где жили слуги. Многие комнаты стояли закрытыми, а те, куда Джорджу удалось заглянуть, либо пустовали, либо были завалены совершенно неинтересными вещами.
Только в одном месте нашлось нечто, достойное внимания. В самом конце западного крыла, в углу дома, в окружении запертых комнат обнаружилось шестиугольное помещение. Из эркера открывался вид на парк. Штор на окнах не было, и стенные панели выгорели на солнце. В комнате не было никаких украшений, за исключением стоявшей в центре большой белой скульптуры, покрытой трещинами и сколами. Джордж сначала решил, что она из мрамора, но потом понял, что это гипс. На постаменте высотой около полуметра виднелась какая-то надпись.
Скульптура представляла собой обнаженного мальчика в натуральную величину, чуть старше Джорджа, стоявшего на коленях с поднятыми и сведенными, будто в мольбе, руками. Его запястья были скованы кандалами. Хотя материал скульптуры был белым, по чертам лица и мелким кудряшкам на голове Джордж понял, что это негритенок.
На постаменте он прочитал слова: «РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК И НЕ БРАТ?»
Джордж еще раз обошел статую, как будто, если посмотреть на нее с другой стороны, можно было получить ответы на его вопросы. Он слышал, как родители говорили о торговле людьми и с большим неодобрением упоминали каких-то «аболиционистов»[4]. Несколько раз он видел подобные изображения на витринах магазинов. А однажды во время чаепития, на которое его взяла с собой мать, он заметил на столе сахарницу с такой же надписью: «РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК И НЕ БРАТ?», а чуть ниже приписку: «ВО МНЕ НЕТ САХАРА, ДОБЫТОГО РАБСКИМ ТРУДОМ». Когда мать увидела, что Джордж глазеет на сахарницу, она сказала: «Только этого не хватало!», и они сразу ушли домой.
— Тебе разве кто-то разрешил заходить сюда?
Эти слова будто ударили Джорджа в спину. В дверях, опираясь на трость, стоял дядя Август в голубом халате до пят, из-под полы которого виднелись причудливо расшитые турецкие туфли с загнутыми носами. Почему-то именно из-за них его появление показалось мальчику особенно пугающим.
— Мне никто не запрещал этого делать, сэр, — ответил Джордж.
Сэр Август фыркнул, выражая крайнюю степень недовольства, повернулся и ушел.
Несколько минут Джордж стоял в комнате со статуей и дрожал. Он начал догадываться, что боится вовсе не сэра Августа, а того, что больше не может быть ребенком. Вот почему он так горевал, когда уехали родители. Он был очень к ним привязан и благодарен за все, что они для него сделали. Но сейчас ему больше всего не хватало того ощущения невинности, которое они ему дарили.
Джорджу хотелось громко топнуть ногой в знак недовольства, но он просто стоял и ждал, пока страх и гнев сами растворятся в тишине, и на смену им придет холодная решимость. Вдруг он понял, что очень проголодался. Никто так и не позвал его ко второму завтраку. Джордж вышел из комнаты и спустился по лестнице.
В холле он встретил Харгрейва, притворившегося, что не заметил мальчика. Но не на того напал.
— Харгрейв! — Дворецкий медленно повернулся и посмотрел на Джорджа, стоящего на лестнице и от этого оказавшегося на голову выше.
— Мастер Джордж?
— Почему никто не сказал мне, когда будет второй завтрак?
— Сэр Август никогда не завтракает дважды.
— Никогда?
— Никогда, мастер Джордж. — И Харгрейв, будто желая избежать дальнейших расспросов, быстро удалился в сторону помещений для слуг.
Джордж спустился вниз и остановился посреди холла. От гулявших там сквозняков он мгновенно продрог. На улице ярко светило солнце; его косые лучи, проникавшие в дом сквозь витражные стекла на площадке парадной лестницы, падали на серые плиты пола и расцвечивали их голубыми и золотыми искорками. Собираясь с духом, Джордж стоял и любовался причудливой игрой света, рисующего на полу герб Сент-Моров: грифона и льва с поднятой лапой на лазурном поле.