До утра спал спокойно.
Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, видел свиту Воланда, спускавшуюся навстречу. С ними была какая-то женщина, перед которой хотелось встать на одно колено, как перед королевой, и измождённый мужчина в больничном халате. Я бы и встал на колено, но шедший в арьегарде Бегемот сделал страшные глаза, и я прошёл мимо.
Квартира моя оказалась на месте и без всяких изменений. Только я умылся и привёл себя в человеческий вид, как вошёл Коровьев, по неизменной своей привычке без стука и сквозь запертую дверь. Под мышкой у него была рукопись. «Вот и всё,» – необычайно торжественно и без обычного своего кривляния начал он. – «Мессир покидает этот город, и даже более, чем город… Но это вам знать ни к чему. Вот эту рукопись он передаёт вам. Берегите её – с некоторых пор это единственный экземпляр. Смею надеяться, вы останетесь довольны.» Протянул мне рукопись и исчез, растворился в воздухе. Даже не попрощался.
Как выяснилось, Коровьев был не так уж и невежлив, потому что вскоре мы повстречались снова. Квартиру №50 брали штурмом. В тот момент, когда в неё вломились сразу с двух сторон, в моей кухне материализовались Коровьев и некто жуткой внешности, с бельмом на глазу и клыком, торчащим изо рта. «Азазелло,» – представился он, и я вспомнил, что видел его утром на лестнице. В руках у них были рюмки с коньяком. «А где Бегемот?» – спросил я. «Остался там, ибо я променял его на стакан хорошего коньяка,» – меланхолично ответил Коровьев, допивая коньяк. – «Не беспокойтесь, ничего с ним не случится. А вот противникам его я не завидую.»
За стеной началась пальба и крики, затем раздался звон разбитого стекла, и из окна на ближайшую крышу птицей вылетел Бегемот. За ним из окна квартиры №50 ударило обильное пламя с дымом. Внизу начали собираться пожарные машины. «Вот теперь нам пора,» – сказал Коровьев. – «Теперь уже совсем. Больше вы нас не увидите. Прощайте.» И они последовали за Бегемотом.
Коровьев, как ни странно, ошибся. Ночью я видел, как по звёздному небу пронеслись тени, напоминающие всадников. У меня есть все основания считать, что это были мои странные соседи.
С тех пор прошло уже немало времени. Квартиру №50 отстроили после пожара, и Степан Лиходеев поселился в ней снова. Берлиоз так и не вернулся.
Те несколько дней что-то изменили во мне. Часто по вечерам я сижу на кухне за чашкой чая (живу я по-прежнему один), и мне кажется, что напротив сидит Гелла, а в холодильнике роется в поисках колбасы Бегемот. Теперь я ничуть не удивился бы, если бы сквозь запертую дверь ко мне снова ввалился Коровьев в своём треснувшем пенсне. Но я знаю, что они никогда не вернутся, что это только воспоминания, и тогда мне становится тоскливо.
Я достаю подаренную рукопись романа и читаю, пока не дойду до последних слов: «…жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.»
28 августа 1990
Степан и Джордж
Андрей Новосёлов
(посвящается Гидрометцентру)
Медленно занималось холодное утро. Седые космы тумана, подгоняемые пронизывающим ветром, цеплялись за голые чёрные деревья и рвались в клочья. Постепенно из-за тумана показался старый кирпичный дом. Когда-то он был выкрашен в белый цвет, сейчас же белые пятнышки сохранились только в щелях кладки.
С громким скрипом отворилась дверь и, ударившись о стену, сорвалась с петель. В тёмном дверном проёме, щурясь от света, стояли двое людей неопределённого возраста в старых брезентовых штормовках, рваных маскировочных штанах и кирзовых сапогах. Один был в очках без стёкол, другой с бородой; первого звали Степан, второго – Джордж.
– Утро, – сказал Степан, порылся в кармане, нашёл яблоко «Слава победителю» и с громким хрустом откусил.
– А что такое утро? – спросил Джордж, отобрал у Степана яблоко и захрустел ещё громче.
– Утро – это когда светло, – авторитетно заметил Степан и достал второе яблоко, но откусывать не стал.
– А как это – светло? – поинтересовался Джордж, отобрал у Степана второе яблоко, положил его на землю и дико заорал:
– Вылезай!!!
Степан мгновенно зажмурился и рухнул лицом в грязь у порога, закрывая голову руками. Из яблока, весело сокращаясь, вылез длинный белый червяк и, попискивая, уполз в туман. Степан полежал ещё минуты три, потом поднял голову из грязи, издав звучное чмоканье, вытащил из грязи очки без стёкол, чмокнув в той же тональности, но потише, и спросил:
– А как ты догадался, что в яблоке был червяк?
– Не скажу, – ответил Джордж и сплюнул под ноги половинку длинного белого червяка, который жил в первом яблоке; взял с земли второе яблоко и захрустел.
Степан встал, водрузил на нос очки без стёкол и сказал:
– Светло – это вот так, – похлопал в тёмном коридоре рукой по стене и щёлкнул выключателем. Свет не зажёгся. – Если бы здесь была лампочка, а в проводах было электричество, то стало бы светло, – пояснил Степан и снова вылез к свету.
– Теперь понятно, – сказал Джордж и сплюнул под ноги половинку длинного белого червяка, который не успел вылезти из второго яблока. – Утро, значит.
– Утро, – согласился Степан, пошарил в кармане, но третьего яблока не достал, а достал подмокший коробок спичек, чиркнул и подержал огонёк перед лицом, потом тщательно затушил спичку и бросил её в лужу.
– Непогашенная спичка – причина пожара. Не прикуривается, проклятая.
– Так ты же сигарету не достал! – осенило Джорджа.
– И верно, не достал. Да и нет их у меня, сигарет, – вяло согласился Степан. – А у тебя их нет?
– Нет. А что это – сигарета? – спросил Джордж.
– Потом расскажу, – ответил Степан. – Пойдём спать.
Они исчезли в темноте коридора. Длинный белый червяк выполз из тумана к порогу, ухватил зубами огрызок яблока «Слава победителю» и утащил в туман. Пошёл мелкий холодный дождь.