— Спокойной ночи, сэр.
Свет погас. Джонсон проскользнул за спиной мистера Хэрборда. Тот шагнул к нему, взял из рук зубную щетку, тяжело вздохнул и вышел из палаты. Как только затих звук его шагов, Дэнби громко прошептал:
— Джонсон, какой же ты дуралей! Если бы ты не спросил его, как это по буквам пишется, тебя бы завтра отпустили в город. А теперь вот сиди теперь.
— А мне все равно, — отозвался Джонсон. — Если зубы не чистить, они все выпадут.
— Но ведь не сразу же, идиот ты этакий! Один раз можно и не почистить. И потом, ты же их уже чистил сегодня. Если их так часто чистить, они еще скорее выпадут.
— Теперь он от него не отстанет, — заметил Кроучер. — Меня он вообще заставил переписать две страницы по-латыни, а все-то за то, что я сорвал фуражку с головы Белла, а когда я сказал, что это нечестно, добавил, чтобы я до конца главы все переписал, а это еще целая страница.
— А мне все равно, — повторил Джонсон. — Я уже заранее целых сто раз написал это самое «Я не должен дерзить», так что пускай теперь этот сухарь бабку свою учит, как яйца варить.
— Дуралей, он же сразу заметит разницу, — вмешался Листер. — Старые чернила быстро темнеют.
— А я карандашом написал, — торжествующим тоном произнес Джонсон.
— Карандашом не разрешается! — чуть ли не хором проговорили несколько голосов.
— А по-моему, он уже со всеми вел себя, как самая грязная свинья, — тонким, почти писклявым голосом заявил Тилли, — и уж если я действительно сбегу из этой вонючей дыры, то никогда больше сюда не вернусь!
— У тебя все готово? — спросил Бэмбраф.
— Спортивные костюмы сложили в свои шкафчики — мы заранее приготовили, когда относили чистые простыни экономке. Старина Тилли попросил у нее тогда разрешение на это и она не возражала, но в самый последний момент Уилсон чуть все не испортил — ему, видите ли, тоже захотелось помочь ей. Но после того случая, когда он вырядился в ее платье, она ему не разрешила.
— Да, повезло вам, — кивнул Бэмбраф, — потому что Уилсон обязательно бы обо всем проболтался.
— Но ведь в спортивных костюмах вас не посадят в поезд, — заметил Дэнби.
— Ну да, посадят, — возразил ему Бэмбраф.
— Что-то я не видел пока, чтобы в поездах ездили в спортивной одежде, — снова усомнился Дэнби.
— То-то оно и видно, что ты вообще ничего не знаешь о таких вещах. Похоже, ни разу не ездил на специальных поездах для футбольных болельщиков, а то бы знал, что там все пассажиры сплошь в спортивных костюмах.
— Но они же не с болельщиками поедут, — не сдавался Дэнби. — Лично мне кажется, что это глупо — сбегать в спортивной одежде.
— Ну что ты об этом знаешь? — воскликнул Кроучер. — У тебя вообще кишка тонка, чтобы сбежать куда-нибудь, вот потому ты и не разбираешься. В спортивном костюме же намного легче бежать. Для того люди их и носят.
— Так, я как следует подумал обо всем этом, — встрял в разговор Морби, — и решил: я тоже с вами побегу. Не могу больше здесь оставаться. Самое противное место на земле.
— Нельзя, — заявил Верной. — Ты не скопил денег на билет.
— Мать дала мне два фунта на день рождения, — отозвался Морби, — и я их приберег.
— Деньги при тебе? — спросил Бэмбраф.
— Да, — кивнул Морби.
— Ну так дай один фунт Кроучеру, а другой — Тилли.
— Нет, — возразил мальчик, — они мои.
— Не нужны нам его деньги, — сказал Кроучер. — И сам он тоже нам не нужен.
— Это мой будильник, — заявил Морби, — почему же мне тогда нельзя с вами?
— Потому что ты не запасся спортивным костюмом, — объяснил Тилли.
— Но я ненавижу это место даже еще больше, чем вы, — пожаловался Морби.
— Ну так сам разработай свой собственный план, — заметил Тилли, — и убегай сам по себе. А это все — наша идея, и нам не нужны посторонние.
— Морби вообще всегда у всех списывает, — презрительно проговорил Бэмбраф, — а потому я предлагаю объявить ему бойкот.
— Ну, тогда и не будите меня, когда часы остановятся, — обиженно произнес Морби. — И не просите о помощи. И вообще, это мои часы.
— Ну смотри, — пригрозил Бэмбраф, — если не поможешь, обещаю, что по шее ты от меня точно получишь.
— Ну ладно, — буркнул Морби, — но только учти, что счет в завтрашней игре я буду вести, и все твои пробежечки и удары тоже я буду записывать — если, конечно, вообще стану их записывать.
— Нет, это нельзя делать. Тебя за это исключат.