Я молчу. Знаю, что ему хочется поговорить со мною совсем о другом, но для этого ему нужно набраться смелости.
— Я прочел работы всех великих философов, — продолжает свою исповедь Дарк. — Все они рассуждают об устройстве мироздания, однако мироздание понимается ими как нечто завершенное, раз и навсегда застывшее. Оно существует помимо нас, остается только разобраться в нем. И только один рискнул пойти от обратного — Эйнштейн. В одном из своих писем он писал: «Хочу понять, таким бы ли я создал мир, если бы был богом». А в другом месте признавался: «Меня интересует, был ли у бога выбор?» Это далеко не праздные вопросы, Эмиль, значение их огромно, но они неразрешимы.
Он снова доливает свой бокал, чтобы поддержать свою отвагу.
— Или возьмем, например, время. Если бы бог и вправду существовал, неужели он удовольствовался бы только одним измерением времени? Да простит меня демиург, но ведь это же глупость! Приковать цепями все сущее к одной оси времени, лишить нас возможности возвращаться в прошлое, заставить шагать только вперед, в неизвестность, не позволить ни на минуту наведаться в день вчерашний… А кто из нас не мечтал вернуться назад? Разве не это самая сильная мечта человека?
Он говорит медленно, растягивая слова, но я не совсем понимаю, к чему он клонит.
— Взгляни-ка вот на эту штуку. Это обыкновенные часы с маятником. Что отмеряет маятник? Думаешь, время? Ничего подобного, Эмиль! Он просто отмеряет свой собственный шаг. Что общего это имеет со временем? С моим временем? С моей жизнью, моими воспоминаниями, моим ожиданием?
— Каким ожиданием? — спрашиваю я.
— Ожиданием пробуждения. Ожиданием прихода того дня. Видишь ли, я жду, когда наступит тридцатое октября, до этого срока я мертв.
— Я не понимаю, о чем ты, Дарк?
— Что ж тут непонятного? Впадаю в анабиоз. В алкогольную летаргию. До тридцатого октября, до их прихода.
— Чьего прихода?
Он вздрагивает. От выпитого, он с трудом держится на ногах.
— Кукол. Моих кукол. Они явятся на наше скорбное представление.
Теперь я могу молчать. Теперь он выложит все без наводящих вопросов.
Но сначала он наливает себе. Пьет с каким-то непонятным ожесточением, словно мстит кому-то.
— Да, тридцатого октября. Я уже послал заявку. Приедут техники, приволокут с собой два ящика утехи, разбросают их содержимое по полу. Конечно, с их стороны это жестоко — затеивать монтаж на моих глазах. Но питания в батареях хватает только на десять дней, поэтому и приходится монтировать их на месте.
— Кого монтировать? — я все же не могу удержаться от вопроса.
— Их. Жену и сынишку. Мою жену и моего сынишку, — задумчиво повторяет он. — Они собирают их у меня на глазах, это ужасное зрелище.
Он встает, вернее, пытается подняться, но, покачнувшись, едва не валится с ног. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мою руку.
— Все это повторяется, как в какой-то ловушке, подстроенной нам временем. Мы прощаемся как нормальные люди. Я целую мальчика, стараясь не разбудить. Потом целую ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Люблю каждый год. А потом их находят в пропасти.
Он снова прилипает к окну и начинает всматриваться в дорогу.
— Так произошло и тогда, когда они еще были настоящими. С тех пор это просто повторяется. Я делаю заявку, техники привозят их, собирают у меня на глазах… Десять дней жизни, целых десять дней! Я осторожно целую ребенка, никогда не бужу его. Потом ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Каждый год люблю. А потом их находят в пропасти.
— Нет! — кричу я. — Ведь с ними Лиза!
— Ничего не поделаешь, мой мальчик. А Лиза… Что ж, она говорила, что любит страшные сказки…
— Ты чудовище, Дарк!
— Ничего не поделаешь. Всё повторяется. Время стягивает петлю на нашем сердце. Стягивает все крепче, пока не задушит. Постепенно к этому привыкаешь. Да, уверяю тебя — постепенно к этому привыкаешь. Впрочем, может, я и не прав. Пожалуй, я не прав.
— Но Лиза моя жена!
— Она и останется твоей женой. Целых десять дней. Я дам тебе номер телефона, по которому нужно делать заказ. Паршиво только, что их монтируют прямо у тебя на глазах. Это жестоко. Но что поделаешь, раз питания в батареях хватает только на десять дней…
Величка Настрадинова
Белая бездна
«Этот меч вручил мне святой Михаил-архангел. Он выкован не из
ненависти, из любви выкован он».
— Очумели они там, что ли, — возмутилась Марта Матева, возвращая на место телефонную трубку. — Приглашают меня выступать неизвестно где, в каком-то городе, которого даже на карте нет.
— Ну, это не беда, — рассеянно отозвался ее супруг, — когда-нибудь нанесут.
— Нет, ты хоть раз слышал о таком городе: Ла-Касе, Ла-Тасе, Ла-Пасе, Ла-Хасе или что-то в этом роде?
— Город Ла-Пас есть, наверное, существуют подобные вариации с другими буквами алфавита.
— Звонили какие-то типы, назвавшиеся Близнецами, они утверждают, что договорились с международным артистическим агентством отложить мое турне по Африке. И поскольку оказалось, что с ним можно потерпеть, почему бы мне не свозить нашу малышку на пару дней к морю? Она кашляет уже третий день.
— Никуда ты ее не повезешь! — отрубил супруг. — Она и кашляет оттого, что ты повсюду таскаешь ее за собой. Нельзя заставлять шестилетнего ребенка подчиняться всем твоим капризам!
— А вот и льзя, льзя! — откликнулась на это Матева-младшая. — Льзя! Я хочу с мамой!
— Нет, терпению моему пришел конец, — с трудом сохраняя спокойствие, внушительно произнес Матев, вспоминая о своем статусе главы семьи. — Твое, с позволения сказать, воспитание уже привело к тому, что наш распрекрасный, талантливый сын так и не научился работать над собой. Теперь тебе не терпится наставить на тот же путь и малышку. Ты как будто специально задалась целью загубить будущее наших детей.
— Прекрасно! — без тени смущения воскликнула Марта. — Ну вот, пока мы с малышкой прогуляемся, ты и займись правильным воспитанием Бориса, повлияй на него благотворно!
— Ах, вот как? Значит, тем временем я должен его перевоспитать? Это за какой же срок, позвольте спросить? — ядовито процедил супруг.
Как всегда, Марта не обратила никакого внимания на его тон.
— По-моему в твоем распоряжении будет что-то около месяца. Сначала я съезжу с Марией в Норвегию, на фестиваль. Как раз будет кому сидеть в зале и следить за реакцией публики, мне же интересно знать, что обо мне говорят.
— А тебе часом не пришло в голову, что для этого ребенку понадобится как минимум выучить норвежский?
— Долго ли умеючи! У девочки великолепная память! — с гордостью объявила Марта и запечатлела на шее девочки восторженный поцелуй.
Супруг все еще силился выдержать иронический тон.
— А ты разве не осведомлена о том, что, согласно последним исследованиям, вредно перегружать ребенка информацией?
— При чем здесь информация, когда речь идет о норвежском языке? Язык это тебе не информация. Лишней информацией напичканы учебники бедных детей. Ты можешь сказать мне, зачем Борису знать про пестики и венчики разных там цветов? Или за каким лешим ему геометрия? Что такое геометрия? «Наука о правилах измерения земли» — вот что такое геометрия! А всю землю давно измерили. Что на ней еще мерить? Или кому-то вздумалось начертить Бермудский треугольник?
Сокрушаясь в душе, супруг налил себе вина, залпом осушил бокал и лишь затем со вздохом ответил: — Ты все же поосторожней с Бермудским треугольником. После Норвегии тебе придется над ним пролетать.
— А ты поосторожней с выпивкой! Чтоб вернувшись, я не обнаружила здесь оформившегося пьяницу!
— Да брось ты! — отмахнулся Матев. — Уж если я не спился в твоем присутствии, то без тебя этого не случится и подавно. Наверное, у меня нет предрасположенности к алкоголю.
— Как будто у меня есть предрасположенность к Бермудскому треугольнику или к каким-нибудь там геометрическим фигурам! Но мне не впервой мотаться по разным там треугольникам, квадратам, ромбам и параллелепипедам!