Так и лежали они, обнявшись, слезами горючими словно живой водой обливаясь, – несчастные, маленькие, беспомощные. Их родители, сгрудившись, стояли рядышком и тихо плакали им вослед, украдкой что-то каждый про себя нашёптывая…
Ну а потом, уже к обеду ближе, приехал ветеринарный врач и долго колдовал над осликом по известным ему одному рецептам и правилам медицинским, замазывая вазелиновой мазью его ночные раны и разбитый рот, назад вправляя вывихнутую от удара кость передней ноги, гипсом ногу обкладывая и укрепляя. Потом он заботливо забинтовал малютку с головы до ног бинтами стерильными, белыми, и специальным стеклянным шприцом ввел под кожу какую-то прозрачную жидкость, после которой Пушок надолго заснул…
А когда на другой день проснулся, – то первое, что увидел, были карие искрящиеся Мишкины глазки, смотревшие на него в упор, приветливо ему улыбавшиеся. Мишка собственноручно принёс ему большую бутыль молока – парного, вкусного, жирного, – которым потом из соски долго поил больного, и которое очень понравилось Пушку, сильно его успокоило и взбодрило.
Высосав всё до капли, довольный, насытившийся Пушок после этого по сторонам озорно посмотрел и увидел подле себя перво-наперво хозяина и хозяйку, на него как на родного дитятку смотревших, любовь и участие излучавших болезненным видом своим. И, одновременно, взглядами перекрёстными успокаивавших его будто бы: ты, мол, не бойся, малыш, и не плачь, и быстрее давай выздоравливай. Больше с тобой такого кошмара не повторится: мы это оба клятвенно тебе обещаем.
Поверив хозяевам, поверив Мишке, в их присутствии быстренько успокоившись и воскреснув, и не чувствуя, главное, боли уже никакой (его перед этим опять чем-то таким укололи: обезболивающим, как он понял), ослик сразу же позабыл и обидчиков подлых и злобных, и недавнюю страшную ночь. Ну и весь тот ужас, конечно же, страх, что неразрывно были связаны с нею. Он вновь был бесконечно счастлив, душою детской, отходчивой на седьмом небе как быстрокрылая ласточка опять порхал, видя всеобщее к себе со стороны людей внимание и заботу.
В другой раз посмотрев преданными и едва среди многослойных бинтов приметными глазками на дружка своего задушевного, милого, на коленках перед ним с пустой бутылью стоявшего, потом на хозяина и хозяйку, Пушок благоговейно подумал, чувство безграничной радости и глубокого сердечного восторга всем естеством излучая, что люди всё-таки – великие существа.
Красивые. Благородные. Добрые…
<июнь 1988>
Сила трения
Жил-был на белом свете в подмосковном городе Балашиха белобрысый семиклассник Денис, который был страшно любознательным и непоседливым мальчиком, ну просто страшно, и который очень любил природу, окружающий мир.
Природу же древние греки называли красивым словом “физис”, от которого и произошло потом название целой науки об окружающем человека материальном мире – физика. И юного героя нашего ввиду этого с полным правом можно было бы называть не иначе как юным физиком – человеком, боготворящим природу и желающим её познать, законы её понять и устройство; а, изучив и поняв, попытаться законы те обуздать, поставить себе на службу.
Немудрено, что уроки физики в школе он более всего любил, всегда их ждал с нетерпением, с удовольствием на них занимался. Что бы ни проходили на тех уроках и о чём бы ни рассказывала учительница, – Денису всё было интересно и значимо, вызывало неподдельный восторг. За что его справедливо прозвали в классе “Дениска-природовед” и на что он, к слову сказать, на одноклассников не обижался. Совсем-совсем. Наоборот, очень гордился этим…
Однажды весною – было это в марте или апреле – проходил Денис с товарищами важнейшую природную силу – силу трения, и связанный с этой силой физический закон – закон Гука. Ну и наш непоседа-природовед, по обыкновению, заинтересовался темой, которая очень его взволновала, идей и замыслов в голове множество родила. И были все они “архиважными” и “архиполезными” для страны, разумеется.
«А что бы было, допустим, если бы не было в природе трения? – подумал Дениска ещё на уроке, слушая рассказы учительские про коварство изучаемой силы: сколько-де она людям нервов портит, доставляет ежедневно хлопот, различных масел и солидолов заставляет изобретать для агрегатов народнохозяйственных и механизмов, на какие идти ухищрения. – Тогда все смазки машинные и присадки можно было бы смело выкинуть на помойку. Потому что всё бы тогда вертелось-крутилось и так… Мало того: можно было бы, вероятно, сев на санки и разогнавшись как следует, легко потом по инерции объехать весь мир, не изобретая вечного двигателя или ещё чего… Двигатели вообще были бы тогда не нужны. Зачем?! Вон сколько мороки с ними – и с бензинными, и дизельными, и электрическими!…»