До этого момента он никогда не оставался один с Джейком и Сином, не тогда, когда они оба бодрствовали, и он знал, что им было так же трудно совладать с этой ситуацией, как и ему самому. Одному было семь, другому — четыре, и они ненавидели друг друга от всей души. У Джейка была манера внезапно ударять Сина по голове, затем хихикать, как гиена, скача по комнате и лупцуя воздух, смакуя момент своей победы. Син обычно разражался слезами, хотя иногда просто оставался сидеть, спокойный и молчаливый, и только нижняя губа слегка подрагивала. Этот мальчишка выводил его из себя. Они оба его бесили.
В кафетерии не было детской игровой площадки, в отличие от заправки — показывая Марку на розового цвета игрушечный домик Барби, Николь говорит: «Джемме бы это понравилось», — и, в спешке и панике собираясь в больницу, он забыл взять с собой хоть что-нибудь, во что могли бы поиграть мальчишки. У младенца было неправильное предлежание, и Ким планировали делать кесарево. Марк не ожидал, что у нее отойдут воды, не на две же недели раньше, не тогда, когда она заваривала чай, — она не предупреждала его, что такое может случиться. Он не был морально готов к этому, он почти уже выходил из дому, у него была привычка проводить обеденное время в пабе, с парнями с работы, играть в бильярд, пить пиво, и для его легкой головы этого пива всегда было слишком много.
Втиснутый в сияющий, пропитанный сигаретным дымом больничный кафетерий, он вскоре почувствовал непереносимую головную боль, и эта боль становилась в миллион раз острей от присутствия Джейка и Сина, они дрались и орали, переворачивали стулья, переворачивали эти большие искусственные пальмы, ломая кадки, в которых они стояли. На него раздраженно поглядывали эти болезненно выглядевшие члены персонала, а также некоторые посетители, если не обсасывали свои окурки, но он не мог справиться с мальчишками. Они никогда его не слушались. Единственный способ, которым он мог их благоразумно успокоить, это кормить их печеньем и сладостями и покупать им банки с «Колой». Это стоило ему целого состояния. А затем кафе закрылось, и их выгнали в коридор, в комнату ожидания, и там было несколько лучше, потому что Джейк и Син использовали пространство как гигантский каток, носясь из одного конца в другой. Их ботинки неистово скрежетали по натертому полу.
Видимо, он должен был отвезти их домой и оставить Ким одну, но в тот момент, когда рождался его первый ребенок, он хотел быть там, и неважно, какие чувства он испытывал тогда к самой Ким. Он никогда не считал себя человеком, который стремится убежать от ответственности. Нет, это не про него. У него было определенное намерение присутствовать там в момент рождения своего ребенка. Именно об этом они договаривались, планировали, но в итоге Лили родилась раньше срока, да-да, когда их соседи были в отъезде и Марк был вынужден приглядывать за мальчишками.
Он понятия не имел, как долго продлится кесарево — Ким отмела предложение пойти вместе на родительские курсы, сказав, что у нее уже есть двое детей и что она может рассказать ему обо всем, что он захочет знать, но так ничего ему и не рассказала — и надеялся, что когда это закончится, кто-нибудь придет и сообщит ему, и его уж начинало мутить от того скрежета, который создавали мальчишки, трепля нервы всем остальным посетителям, и тогда он наконец решил, что лучше самим подняться в материнскую палату, которая находилась на седьмом этаже. Для этого надо было пройти через лабиринт коридоров, в другой корпус. Но Джейк и Син не хотели оставлять свой каток и оба стали орать на него, а Джейк к тому же сыпал проклятиями, крича: «Отстань от меня, ты не мой ебаный папочка!» Он всегда так говорил. Так что Марку пришлось схватить их за руки, схватить сильно, не волнуясь о том, что может больно защемить их, что его ногти проткнут их тонкую плоть, наплевав, что и кто о нем подумает, если он так с ними обращается. В первый раз в жизни он вступил в права. Родительские.
В тот момент, когда они наконец добрались до седьмого этажа и им неохотно — как будто они появились в часы, не положенные для посещений, не говоря уж о том, что он стал отцом, хотя по каким-то причинам они не хотели в это верить, — показали послеоперационную палату для матерей, Лили уже родилась. Она быстро уснула, закутанная в тонкое синее хлопковое одеяло, в чистой пластмассовой кроватке, рядом с Ким, которая тоже была без сознания. Он велел мальчишкам заткнуться, оттиснул их назад, а сам наклонился над кроваткой, чтобы погладить свою дочь по красным щекам, по ее теплому, сморщенному лобику и по макушке, на которой лежали прядки липких рыжих волос. Наклонившись ближе, он почувствовал ее дыхание, и оно не было ровным, оно было даже потрескивающим, как будто у нее уже засопливился нос, и он вдохнул грубый запах крови, смешанный с запахом чистого белья и дезинфицирующих средств. У него не было сил прочитать, что написано на бирке, прицепленной к ее тонкому запястью, эта ручка высунулась из-под одеяла и покоилась рядом с головкой, хотя он заметил, что ее пальцы были крепко сжаты, а затем она вся превратилась в большое водянистое пятно.