Но что было особенного в тот момент, так это то, что тогда они не дрались. Они даже не ругались. У них был секс. Не жестокий стремительный секс — и это было нормально — нет, только тихий, уютный секс. И они крепко вцеплялись друг в друга руками, ногами, они боялись отпускать друг друга. Когда они закончили, и отлепились друг от друга, и, вероятно, оба чувствовали себя смущенно от того, что они только что сделали с таким напряженным спокойствием — если брать в расчет то, что они неделями едва общались, — то Ким сказала, а она ничего не говорила на протяжении всего акта, определенно не произнесла ничего из своих обычно вульгарных, страшных понуканий, ничего похожего на «Выеби меня жестче» и «Задуши меня!», никаких комментариев, она сказала: — А твой брат вообще существует в реальности, Марк?
Я имею в виду, ты уверен, что не выдумал его и всю эту сказку о том, как он уехал вместе с твоим отцом? И как бедный маленький Марк был оставлен со своей злобной мамашей, которая тут же вышла замуж за какого-то сумасшедшего обывателя, а ты переехал с ней в его модный дом, который потом пытался поджечь? — Откатившись от него, она продолжила: — Ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты все это выдумал, во всяком случае, большую часть из этого, я имею в виду, что это не совсем обычный семейный развод, не так ли? Я не знаю ни одного мужчину, который забрал бы с собой хотя бы одного ребенка — ты надеялся, что все тебя будут жалеть, потому что тебе больше ничего не оставалось, да? Ничего тебе не оставалось, кроме самосожаления.
Почему-то он оставался спокойным, вероятно, потому что смысл того, что она сказала, еще не проник в глубины его сознания, его мироощущения, и он попытался объяснить Ким, на что это похоже — когда у тебя есть настоящая семья, близкие люди, и они — часть тебя, а потом в один прекрасный день они уходят из твоей жизни. В эти странные несколько минут необычного спокойствия он попытался объяснить ей, на что это похоже, на что похоже быть преданным твоим папой, и мамой, и еще твоим малолетним братом. На что похоже — быть нелюбимым ими.
Она сказала:
— Ты ничего не добьешься в этой жизни, пока не выбьешь из себя всю эту чушь, пока не стряхнешь ее так же легко, как присохшую грязь. И что, ты, черт возьми, думаешь, что я смирилась со своей жизнью? Что я все продолжаю и продолжаю трындеть о том, что у меня никогда не было папы, о том, что когда мне было шесть лет, мой дядя засовывал палец мне в письку? Я когда-нибудь жаловалась на все это? Нет. Разве я позволяю этому сжирать меня изнутри? Нет. Я переключаюсь на другие вещи.
Я двигаюсь вперед. Когда это дерьмо становится слишком невыносимым, я иду вперед и забываю о прошлом. Я это давлю. Я говорю, ну хватит, все кончено. Больше никогда. Это все, что ты можешь сделать.
— Ты не человек, — сказал Марк, зная, что она его никогда не поймет. Зная, что эта женщина ставила под сомнение само его существование, все, что сформировало его. Само его существо. То, кем он был и откуда пришел. Жизнь, за которую он боролся. Потому что он не был способен так легко зачеркнуть прошлое, свою пеструю историю — он был твердо убежден, будучи всю жизнь традиционалистом, консерватором, в то, что важно помнить свои корни, поддерживать семейные узы, сеять семена, строить фундамент для будущих поколений. Или хотя бы пытался быть к этому причастным.
Вливаясь по часовой стрелке на М25 и обнаруживая, что на всех четырех полосах, к его удивлению, свободно, видя эту фактически пустую трассу, пустую, насколько хватает обзора, уставившись вперед, он говорит, неотрывно глядя на кромку поля света, где свет внезапно превращается во тьму, в безбрежную стену тьмы, в бесконечно наступающую тьму, в черную дыру, он говорит, думая о Лили, и в душе его нет ни капли горького чувства, он измучен, он удовлетворен, он говорит:
— Я расскажу тебе, что произошло между мной и твоей мамой. На самом деле тут все просто. Все люди разные, мы все очень разные, и у нас не всегда получается сладить друг с другом. И семьи не всегда остаются вместе. Иногда семьям лучше разъехаться и начать заново. Далеко друг от друга, порвав все связи. Абсолютно не поддерживая контакта. Но это не значит, что в моем сердце не было для тебя особенного места. Мягкого гнездышка.
Он смеется, он смеется над собой, смеется громко. Мягкое гнездышко. Мягкое ебаное гнездышко. Продолжая ехать по часовой стрелке, сворачивая на МП (почему ему все еще нельзя ехать домой? Куда еще, черт побери, он должен ехать?), в странную пустоту раннего мартовского вечера, Марк понимает, что именно Лили унаследовала от него. Нужду быть желанной, чувствовать себя любимой, чувствовать себя нужной кому-то, а еще способность врать и мошенничать, чтобы достичь этой маленькой цели, этой маленькой и вполне обычной, думает он, потребности.