А дети, и, правда, стремились в наш отряд – разве это не показатель? И, конечно же, я в то время охотно все эти блестящие успехи приписывала лично себе и своим невероятным талантам. Вот такой я замечательный педагог, думала я (иногда и вслух), просто самородок! И незаметно, что-то неуловимо отвратительное появлялось в моей манере общения «со всем прочим миром». Что мне до них? Есть я и мои воспитанники. А прочее нас не касается. И это «прочее» уже готовилось к мести – за мое легкомысленное пренебрежение к нему… Прошло ещё два месяца – и коллеги относились ко мне уже откровенно враждебно, а потом и вовсе невзлюбили. И было за что – надо признаться…
Это я очень хорошо поняла, когда как-то на досуге вдруг мысленно поменялась с ними местами. Ведь чем больше слушались меня дети, тем нахальнее вели они себя с другими, даже с теми, кого ещё вчера искренне любили и уважали. Личные отношения между воспитателями и воспитанниками здесь усердно культивировались, и не всегда это делалось по Валиному принципу. Часто воспитатели брали на выходные к себе домой некоторых воспитанников – «любимчиков» и «везунчиков», самых жалких и забитых детишек. Нора тоже почти пол-отряда к себе домой водила, когда ещё работала воспитателем, а не ночной, – и эти дети, уже будучи в моём отряде, даже её ни в грош не ставили, напрочь забыв обо всём хорошем, что она для них когда-то делала. Конечно же, дети понимали, что я «работаю» не так, как другие. Без ора, без грубого нажима – так оно было почти до самой весны. И это им нравилось. Но не прошло и года, как я на собственной шкуре почувствовала, что есть система контрастов в воспитании.
Золотое правило: требования в детском коллективе должны быть едины для всех. Позитивная солидарность педагогов – это краеугольный камень педагогической политики. А то ведь как у меня получалось: я – хорошая (потому что добрая, никого не наказываю), они (другие) – плохие (потому что требуют и наказывают). Но предположим на минуточку, что все воспитатели и учителя работали бы по такой же методике – акции мои, конечно же, резко бы упали.
Была и ещё одна причина усиливающейся нелюбви ко мне в стане воспитателей: поневоле (но где-то и сознательно) став правофланговым, я задавала немыслимый для большинства сотрудников детского дома темп работы. (Этакая стахановка с неумеренным энтузиазмом и необузданным гражданским темпераментом!) А время надвигалось такое, что оба эти качества уже начинались восприниматься в нашем обществе почти как пороки. Людмила Семеновна, и без того грешившая склонностью к «соковыжиманию» из сотрудников, теперь на все их жалобы отвечала:
– Как это – не получается? Какая вам помощь нужна? А вот посмотрите на Ольгу Николаевну…
И пошло-поехало! Да, ехидства её не занимать. Так выговаривала она педагогам, не стесняясь даже присутствия детей. Но при этом «вежливо» закрывала глаза на то, что сердечница-воспитательница пенсионного возраста, и без того измочаленная бесконечными неоплаченными сверхурочными, не сможет вымыть шесть спален подряд, а, ползая на четвереньках и, отскабливая паркет на отрядном объекте, тут же свалится с давлением на первом же метре… Я же всё это делала легко и быстро.
Во-первых, я была молода и здорова. Во-вторых, у меня был прекрасный тренинг работы с тройными перегрузками – я была студенткой третьего курса труднейшего факультета, когда: родилась уже вторая дочь, ушел муж и «просел» диплом.
И абсолютно без всякой помощи, с ситуацией справилась.
Я работала на трёх работах. Спала по три-четыре часа в сутки, «питалась» буквально с помощью фотосинтеза, а первые сапоги и пальто купила только на пятый год работы. Но у моих детей было всё, что обычно бывает у детей в «хороших семьях», где есть любящие и хорошо зарабатывающие родители – папа и мама. Так что детдомовская страда меня не очень в ту пору утомляла. К тому же, эта работа приносила огромное, ни с чем не сравнимое моральное удовлетворение. Позиция же Людмилы Семеновны тоже была ясна: ей было выгодно прикрывать недочёты в работе детского дома «нерадивостью» воспитателей. Часто к нам захаживали комиссии с проверками по очередному сигналу – и ничего, результат проверки всегда был одинаков: «Изложенные в жалобе факты не подтвердились». Конечно, наказывали потом именно жалобщика. А Людмила Семеновна, как понесшая «моральный ущерб», ещё и путёвочку в Сочи среди года получала и ещё какой-нибудь презент такого же ранга. Но эти размышления стали посещать меня много позже. А в ту счастливую пору я старалась вообще ничего не замечать за пределами моего отряда. Каждая минута трудового дня была наполнена заботой о питомцах. И это было большой ошибкой – не замечать. Того, на что надо было бы открыть глаза пошире при первом же тревожном симптоме, хотя бы из соображений личной безопасности. Когда же началась открытая конфронтация, а это случилось как-то вдруг и без предварительного объявления войны, я в полной мере ощутила всю меру своей глупости – так резко «выпадать из ряда» было крайне неумно. Мои коллеги, ещё вчера (хоть и не бросавшиеся мне на шею с поцелуями, однако) вполне дружелюбные и симпатичные, теперь не просто игнорировали меня, даже не здороваясь при встрече в коридоре, но и откровенно демонстрировали лояльность верхнему эшелону власти во всех вопросах внутренней политики.