В дверях, почти закрывая весь проем широченными плечами, стоял усач в галифе и гимнастерке, подпоясанный широким армейским ремнем, за который был заправлен правый пустой рукав. Ребята, оторопев от неожиданности, во все глаза уставились на незнакомца. А он звучно крякнул, и его большие уши оттопырились. Наступила тишина: усач цепко осмотрел нас, не торопясь провел левой рукой по лысине и непонятным образом вернул уши в обычное положение. Раздался вопль восторга, но его заглушила новая команда усача:
— От-ставить!
И все снова замерли.
Так состоялось наше знакомство с новым завхозом Иваном Кузьмичом. Влияние на мальчишек завхоз оказывал, пожалуй, больше, чем любой из педагогов. Кузьмич был наводчиком полевого орудия и прошел почти всю гражданскую. На Перекопе осколком белогвардейского снаряда ему оторвало руку. Но он, выходец из питерских мастеровых, самородок-умелец, и левой рукой умудрялся творить чудеса — ремонтировал мебель, чинил замки, примусы, мастерил разные поделки. Нечего и говорить, что мы слушались Ивана Кузьмича с первого слова. Нам он сразу заявил:
— Я за справедливость, хотя Карла Маркса и не читал — всего три класса ходил в школу. Почему в Красную Армию пошел? Чтобы рабоче-крестьянское население жило — во! — И он сжал левую ладонь в кулак, подняв большой палец. — Попы что? С живого и мертвого драли. Фабриканты? Пили нашу трудовую кровь. Купцы? Спекулянты разные? Таков уж их закон: не обманешь — не продашь. Вот я и взял вместе со всеми винтовку, чтобы трудовой люд стал свободным.
С соблюдением «принципа справедливости» был связан и тот необычный ритуал, которым в дни дежурства Кузьмича мы начинали завтрак, обед и ужин. Он выстраивал мальчишек в одну шеренгу (девочки отпускались им в столовую раньше), а затем подавал мудреную команду: «Эскадрон! Пики вон, шашки по плечу! Галопом арш!» При последнем слове все могли начать спринт в направлении столовой. Если происходил фальстарт и кто-либо срывался первым, то гремела команда «Отставить!», и все повторялось сначала. При такой системе общего построения и старта никто не мог появиться в столовой раньше других и воспользоваться возникающими от этого преимуществами.
Была еще одна слабость у нашего любимца. Везде и всюду он пропагандировал истину: «Чем дольше жуешь — тем больше живешь». Этот лозунг, написанный им собственноручно, висел в столовой на каждой стене.
Наш детдомовский овощной и ягодный огород держался исключительно на энтузиазме Кузьмича. Он доставал в соседних деревнях лошадей для пахоты, учил ребят разбивать грядки, высаживать рассаду. В пору созревания овощей и ягод Кузьмич брал на себя и обязанности сторожа — сооружал на огороде шалаш и жил в нем, «как на даче».
Однако применял наш Кузьмич и решительно запрещенный метод воспитания. Бывало, узнает он о том, что очистили детдомовскую кладовку или огород, выявит виновника, зажмет его между колен и своей увесистой ладонью внушает через мягкое место: воровство — позор. Шлепает и приговаривает:
— Будь человеком! Будь человеком! Имей совесть. Не пакости!
Когда воспитатели прорабатывали Кузьмича за непедагогичный воспитательный прием, он убежденно басил:
— Я завсегда по справедливости. Я же только за воровство так учу — уму-разуму. Ребята ведь и не жалуются.
Это была чистая правда. Мы Кузьмича признавали своим и неизменно поддерживали его «педагогику», считая, что одной добротой с воровством не сладить.
Был у нас мальчишка по имени Филипп, отличавшийся неуемной жадностью к еде. Зная это, обжору Филиппа никогда не назначали дежурным по столовой или кухне, а маялся он на маловыгодных нарядах по уборке помещений. Однажды после обеда, когда в честь какого-то праздника нам раздавали по конфете, Филипп изловчился, схватил пригоршню конфет и был таков… На вечернем построении к ужину Иван Кузьмич поставил Филиппа перед строем и произнес грозную обвинительную речь, сводившуюся к тому, что если бы подобное произошло в гражданскую войну и кто-нибудь украл чужой хлеб, то такого гада немедленно пустили бы в расход.
— Ты, извиняюсь, жрать хочешь, а твои товарищи нет? Ну, поскольку дело идет о конфетах, я сам тебе всыплю вот этой боевой рукой. Может, еще человеком станешь.
Мы все дружно одобрили такой приговор.
Между прочим, завхоз дважды производил расправу над детдомовскими ростовщиками. Добрался он и до Мишаньки Гуська — реквизировал оранжевый деревянный сундучок, в котором хранились пайки хлеба и сахара: их Гусек ссужал под проценты и держал многих ребят в кабале. Кузьмич раздал эту еду ребятам, узнал имена некоторых «кабальных», и стал крошить им пайки хлеба прямо в суп, чтобы сами ели.