Беседуя с Кондратом, я думал: «Прочистить ему мозги просто необходимо. Тянет его в индивидуализм: «Что хочу, то и ворочу», — а о комсомольском лице совсем и не помышляет. И все-таки не обухом же по голове таких бить? Исключил — и точка».
— Так вот что, Кондрат, — сказал я, по-свойски переходя на «ты». — Не усвоил ты еще до конца обязанностей члена Ленинской молодежной организации. Подковаться надо. Зеленый вроде. И что выговор закатили — правильно. А вот исключать…
Выражение лица Кондрата резко изменилось, куда девалась наигранная насмешливость, он быстро спросил:
— Исключать? Нас? Совсем?
Вместо ответа я спросил:
— Скажи, сколько лет ты в комсомоле?
— Почти четыре.
— И что ты как комсомолец за это время сделал?
Кондрат опять пожал плечами, на этот раз словно бы смущенно:
— Учился хорошо…
— Нашел чем хвастать! Это твоя студенческая обязанность. А ты вот еще общественной работой займись. Увлекаешься поэзией — организуй для начала диспут ну, скажем, на такую тему: «Русские поэты об отечественной истории». Если хорошо подготовить, то успех гарантирован.
Кондрат, помолчав, проговорил:
— Знаете, я не очень верю в такую вещь, как справедливость.
И с прежней насмешкой, слегка нараспев, продекламировал:
И, уже не скрывая иронии, спросил:
— Разве не так?
«Зелен, — еще раз подумал я. — Мозги набекрень».
— Я думаю, что абстрактной справедливости не существует. Это понятие классовое. Тебя, Кондрат, как пристяжную, тянет в сторону, а комсомол — это организованность. Борьба за идейность. И с этих позиций вас, участников самостийных действий, следует крепко поправить.
Встав, я пожал ему руку:
— Подумай над моими словами. И нос не опускай. За комсомольский билет свой держись.
Еще поговорил с одним парнем из этой группы. Ему было интересно узнать подробнее о творчестве А. Блока. Вот и познакомился.
С комсомолкой, которая, по заявлению Павла Долина, начитавшись упаднических стихов, пыталась отравиться, я решил поговорить в райкоме. Будет как-то солидней. Мысленно пытался представить себе облик этой девушки. Надо ж, стихи подтолкнули к самоубийству! Может, запуталась в жизни, а тут еще есенинские богемные стихи… Да, искусство — великая сила, обращаться с ним надо осторожно: одного вознесет к облакам, другому обрежет крылья. Видимо, девушка эта слабовольная, с повышенной самовнушаемостью. Скорее всего, астеничный тип, худая, нервная, будет сразу много и выразительно говорить, потом разрыдается. Я заранее поморщился, предчувствуя малоприятный разговор, поставил поближе графин с водой.
Размышления мои прервал осторожный стук в дверь.
— Можно?
— Да, конечно.
Вошла девушка, как сейчас говорят, баскетбольного роста, со связкой книг, аккуратно перетянутых ремешком. Я уставился на нее вопросительно.
— Вы по какому делу? Если коротко — говорите, а то я сейчас занят. У меня встреча назначена.
— Я сама не знаю, надолго ль. Вызвали. Мне к товарищу… — девушка справилась по бумажке и назвала мою фамилию. — Разве я не туда попала?
— Позвольте… ваша фамилия Сергунина?
Она кивнула утвердительно и, немного подумав, сказала:
— Меня все Настей зовут.
Вот это обмишурился! Ну и жизнь пошла: какие девицы травятся! Никогда бы не подумал. Настя была то, что называют кровь с молоком. Стройная, с ярким румянцем на красивом лице.
— Садитесь, — пробормотал я. — Оказывается, вас-то я и жду.
Пока я оправлялся от некоторого замешательства, Настя положила стопку своих книг на стол, уселась. Церекинула толстую русую косу за спину, уставилась на меня безмятежным взглядом.
«Психолог-недоучка», — ругнул я себя, все еще не зная, с чего начать беседу.
— Как сейчас чувствуешь себя, Настя? — наконец спросил я как можно участливее.
— Спа-си-бо, — удивленно и слегка нараспев протянула студентка. — Не жалуюсь… чтобы не сглазить. — И тут же сама осведомилась с деревенским простодушием: — А как ваше здоровьице?
Не хватало еще начать обмен любезностями! Ну надо же быть таким ненаходчивым! Я разозлился сам на себя и решил сразу брать быка за рога:
— Мне-то что: психика здоровая, литературу правильную читаю. Это вот ты травилась.