Это, конечно, соблазнительно, но если взять мой характер, то я бы стеснялся жить во дворце и ездить в лимузине. Я даже когда купил первый «Запорожец», то стеснялся прохожих, что я вот еду на машине, а они пешком идут. Понимаете? Поэтому во дворце мне тоже было бы жить неприятно.
Хорошо. Сейчас мы немного поменяем формат, и перед детским вопросом я буду приводить цитату из ваших книг. Ставить ее в контекст вопроса. Вот первая цитата: «Я честью дорожу, но совесть ставлю выше». И к ней два вопроса. 9 лет, девочка: «Что такое совесть?» и 3 года, девочка: «Что такое честь?»
У меня был спор с одним известным публицистом о необходимости дуэли Пушкина с Дантесом. Мой собеседник говорил, что не жалеет о смерти Пушкина, поскольку тот отстоял свою честь. А я говорил, что гибель поэта была напрасна и жаль, что сам Пушкин инициировал эту дуэль, поскольку я совесть ценю выше чести. Для меня честь — вид гордыни, бывает много ложных случаев, когда человечку кажется, что задели его честь. Честью надо дорожить, но именно совесть — то чувство, которое помогает человеку оставаться человеком.
Например, я помню, как говорили про академика Сахарова. У него было три Звезды Героя Соцтруда, он все получал — пайки, квартиры, дачи, машины… И он, значит, от всего этого отказался. Ну ненормальный просто человек. Так многие считали. А я думаю, что человек, который равнодушно наблюдает несправедливости жизни и которого совесть не мучает от того, что он молчаливый безвольный свидетель чужого горя, я думаю, что этот человек урод.
Есть много людей, которым важно кого-нибудь не любить. В первую очередь по причине их собственных страхов. И они думают, что есть некие люди, от которых идет зло, опасность. Кто эти люди? Ну, например, евреи. Вы знаете, к евреям разное отношение. Мать моей первой жены, деревенская темная женщина, говорила: «Евреи хорошие люди, но название у них противное». Вот.
А еще был случай в армии. Я учился в школе авиационных механиков, и у нас были политзанятия. И в 1952 году, в разгар государственного антисемитизма, один из наших курсантов, накаленный сообщениями о врачах-убийцах, встает на политзанятии и говорит: «Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос, — он такой правдолюбец был. — Скажите, а почему у нас в Советской стране евреев не расстреливают?» Тогда политрук смутился, потому что идеология была еще все-таки другая. Он говорит: «Ну, понимаете, евреи бывают всякие. Евреи бывают плохие, но бывают и хорошие, трудящиеся». И тут один из наших курсантов говорит: «Как, например, Войнович». И тогда этот курсант Васильев, который задал вопрос и точно знал, что моя мама еврейка, я никогда этого не скрывал, хотя считался русским, курсант Васильев покраснел и говорит: «Войнович не еврей». То есть этот молодой человек готов был расстрелять всех евреев, кроме тех, кого он знал. Понимаете?
Или как-то моя мама говорила с соседкой, и что-то зашла речь про евреев, что они, мол, кровь христианских младенцев используют в маце. И соседка без зла, как-то обыденно считала, что это правда — ну, у евреев такая привычка. Для мацы им нужна кровь христианских младенцев…
Вот так, да, понимаете? Но все эти легенды сейчас сходят на нет.
Еще цитата: «Жанетта немедленно оценивает написанное по однобалльной системе. Гениально! — говорит она». 8 лет, мальчик, вопрос из книги Михаила Дымова «Дети пишут Богу»: «А какие бы ты поставил мне оценки за жизнь?» Какие бы вы себе поставили оценки за жизнь?
Я бы поставил себе тройку с плюсом.
Конечно, я старался писать по способности и жить по совести. Но есть поступки, которые я совершал зря, несправедливо обижал людей… В общем было, да.
4 года, мальчик: «Я хочу быть собакой с хвостиком. А ты кем хочешь быть?» Представьте себе, что случилось чудо. Вы можете прожить еще раз новую жизнь. При этом у вас остался опыт уже прожитой жизни, и повторить ее нельзя. Кем бы вы стали?
Конечно, я постарался бы свою жизнь как-то иначе построить. У меня детство было сломанное. Знаете, будучи подростком 13–14 лет, я торговал папиросами на рынке. Как ни странно, я, может быть, пошел бы по этой линии. Я довольно успешно торговал папиросами, но в нашей семье торговля считалась чем-то ужасным. Я считаю, что бизнес — это тоже художественное дело, которое дает возможность всяких придумок, а не только заработок и яхты.