А Ролфу она тоже потеряла. «Ролфа, они завладели даже тобой. Теперь они располагают твоим голосом, умом; могут заставить тебя заговорить, когда захотят. Я им тебя отдала. Так зачем же я удерживаю память о тебе? Пусть забирают и ее».
Милена отказалась от своего притязания. И вспомнила Ролфу для Консенсуса.
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как блуждала тогда в темноте Кладбища. По лицу, словно паутина, вкрадчиво скользили торчащие из старых омертвелых костюмов нити; пальцы то и дело натыкались на колючие пупырышки блесток.
А где-то в отдалении на неестественной громкости буйствовала музыка. «Песнь о земле». А слова рассказывали о каких-то привидениях.
Милена посасывала уколотый палец, в душе боясь, что теперь непременно заболеет и потеряет еще часть самой себя. Заблудившись в темноте, она была напугана даже сильнее, чем следует, потому что это невольно напоминало ей обо всех тех причинах, по которым ей стоит считать себя заблудшей. В том числе и о том, что она пропадет, а никто ее и не хватится. А голос, высокий, сладкий и печальный, принадлежал явно женщине, беспощадно напоминая о том, что она, Милена, лишена любви, которой ей так не хватает.
Поэтому тишина вокруг казалась населенной призраками. «Не сходи с ума, — внушала себе Милена. — Кто это, по-твоему, может играть: оркестр из призраков, что ли?» Поцарапав голову о кирпич, она ступила под арку и там увидела на стене свет. При этом стало ясно, что места для оркестра здесь явно маловато. Если отбросить идеи насчет потусторонних сил, все станет понятно: это звучит запись. Но мыслить логически Милене мешало то, что она была чересчур напугана жизнью, да и самой собой. Милена Вспоминающая чувствовала к Милене-актрисе жалость. Актриса опустилась на колени и отодвинула занавес из старых костюмов.
«Какой кошмар», — подумала Милена-актриса.
«Какой кошмар», — подумала Милена Вспоминающая. Нагромождения бумаги, общий бардак, истерически громкая музыка и сидящая оцепенело, как в полудреме, Белая Медведица. Бардак был действительно нешуточный.
Загадочный герой произведения — судя по контексту, уже умерший — отбывал куда-то с огорчением и печалью. Мертвые на поверку почему-то оказываются боязливей живых, но вместе с тем в некотором смысле и живучей.
Гэ-Эмка сидела совершенно неподвижно, как будто она тоже ушла в небытие вслед за музыкой, и очнулась лишь оттого, что икнула. Протянув руку, она стала что-то нашаривать будто слепая, отчего столкнула стопку бумаги и какие-то пластмассовые коробки, впрочем совершенно не обратив на это внимания. Печаль как будто висела на ее лице, оттягивая кожу возле глаз и челюстей. Музыка как будто взывала к кому-то. Упавшая бумажная стопка обнажила компактный металлический ящик — дефицитнейший электронный музыкальный прибор. Неудивительно, что от громкости буквально свербило в ушах.
Бедному заморышу Консенсуса музыкальная шкатулка показалась форменным чудом. Таким, что Милена, забыв про страх, вылезла из своего укрытия, привлеченная этой самой шкатулкой, а также выражением душевной печали на лице у Гэ-Эмки.
— Это у тебя откуда? — спросила Милена-актриса завороженно, хотя она сама могла слушать музыку в любое время. Музыку ей исполняли вирусы, из памяти. Притягивали ее, собственно, металл и стоимость вещи. Это был частный металл — нечто находящееся в личной собственности, а значит, тем более драгоценное, по крайней мере для его владельца.
— Это… из Китая, наверно, — ответила Ролфа, и Милена уловила в ее голосе молодость. Молодость, она всегда такая упругая, сочная, не испорченная еще червоточинкой сомнения. В ней еще чувствуется надежда.
— У вас при себе, паче чаяния, не найдется ли случайно спиртных напитков?
Милена Вспоминающая заметила, что Ролфа намеренно разыгрывает из себя эдакую сорвиголову. «Она уже тогда пыталась меня обаять, — подумала она. — Я ей приглянулась, как только она меня увидела. Вот она и подает сигналы как только может».
— Нет. Я предпочитаю не травиться, — ответила актриса. Голос звучал зажато и скованно.
— Тю-ю.
Ролфа отвернулась. Она тогда была постройнее, бока не свисали в стороны. И было в ее движениях что-то музыкальное. Некоторая неуклюжесть компенсировалась чувственностью, которой она так и искрилась, словно мех у нее был наэлектризован. Затуманенная любовью и музыкой, она начала наводить у себя на столе порядок, что было вполне уместно.