Вот мигнуло окошко Пузыря, и среди облаков внезапно показались Жужелицы. Они отрастили себе большие лиловые крылья с прожилками как у листьев и парили на них, словно летучие мыши. Небо пронизывали жилы — прозрачные трубки, полные лениво кочующих жидкостей. Как водоросли в воде, плавно покачивались какие-то волнистые растения, крепясь к овальным пузырям с газом.
Жужелиц было полным-полно. Они сновали между растениями, взвивались бойкими стаями, словно ангелы Доре [33], питаясь исключительно светом и влагой. При этом они подобием прозрачной пуповины крепились к кромкам облаков.
«Когда это было?»
И Милена Вспоминающая вспомнила.
Ролфа, откинув назад голову, радостно кричала:
— Оно не только вспять движется. Но и вперед тоже!
«Это будущее, — поняла Милена. — Я вижу будущее».
Прошлое и будущее кружили в едином призрачном вихре. Милену подняло выше. Небо вверху потемнело, в то время как далеко внизу море приняло оттенок надраенной меди. Земля и облака обменивались между собой светом. И все это — и земная поверхность, и облачные массивы, и свет, и множество ипостасей Милены, и прошлое с будущим, и скопление Жужелиц, и хитросплетение нервов — все это держалось за счет наитончайшей системы взаимосвязей.
«Я есть. Я нахожусь вовне. В том числе вне времени. Вне времени я извечно была и остаюсь невесомой».
В окна струился послеполуденный свет. Груди у Ролфы, с обритым мехом, лежали блинами. Милена целовала ей колючий живот, шевеля языком в дырке пупка. Затем память повела ее ниже — туда, где Ролфа себя не брила и где в складках пряталось ее сокровенное, женское. Милена целовала ей это местечко, скользнув в него языком и развернувшись своим маленьким телом к Ролфе, чтобы та тоже могла ее целовать. Не убежища и не утешения искала Милена, а тела, которое составляло бы единое целое с душевным портретом.
Послышалось шипение. Два Пузыря расстыковались, и меньший из них отплыл от своего старшего собрата. Он возвращался на Землю. «Христов Воин» предстал перед Миленой-режиссером на фоне чистого белого света, который отбрасывал ее Пузырь. «Ничего-ничего, не огорчайся, — успокаивала она себя. — Ты вернешься, обязательно вернешься сюда, к премьере “Комедии”».
«Zamavej no razloucenou, Milena!»
«Помаши на прощанье, Милена», — последние слова на родном языке, которые ей довелось услышать от матери.
«Ну что, едем домой», — думала Милена-режиссер.
А вот ночь, и ее комнатка в Раковине.
— Сейчас запою, — стуча зубами в ознобе, говорит вдруг с кровати Ролфа. Милена в панике ищет карандаш, чтобы записать, не упустить ни одной ноты. «Зачем записывать, Милена? Ведь никто ничего не забывает. Разве что сторонится собственной памяти, избегая вспоминать. Ты запомнишь эту музыку на всю жизнь, нота в ноту».
Ролфа начала петь фрагмент из окончания «Чистилища» — как раз то, на чем суждено будет окончиться трансляции спектакля. Она пела, не сводя с Милены улыбающихся глаз. Пела музыку, равную по величию Генделю, Вагнеру, а то и Моцарту; ноты, исторгаемые из недр души — вселенской души, а потому не принадлежащие никакому хозяину, не подлежащие никакому гнету. Музыку из царства свободы; царства, где все мы должны жить.
— Отдохните, а! — прокричал кто-то выше этажом.
Ролфа заулыбалась и стала петь лишь громче. «Это ты тоже запомнишь», — говорила ее улыбка.
— Тише! — провыл кто-то рядом.
Милена распахнула окно, прокричать им всем; всем, кто преграждает музыку Ролфе, Милене, себе самим:
— У нас тут с жизнью прощаются!!
Для нее оно так, по сути, и было.
Ролфа воздела руки и каким-то чудесным смешением воздуха и слюны воспроизвела звучание аплодисментов, звучание справедливости. И вдруг они обе очутились на улице Ролфы — среди ночи, у парка, где деревья тоже аплодировали своей листвой. На Милене были заношенные перчатки с отрезанными пальцами. А Ролфа, снова в меху, обнимала ее и тихонько баюкала. Почему-то шел снег. Снежинки падали, как звезды. Когда же там шел снег?
Милена оглядела заснеженный парк и поняла, что это Лондон будущего. Это та площадка полумесяцем перед домом Ролфы, спустя годы после того, как их уже не будет на свете.
Лондон, где Милены больше не было и не было Ролфы, чтобы ее обнимать. Ведь для этого у Милены больше не было плоти.
Оно было холодным, это будущее, и Милена скользила по нему призрачной тенью. На снегу виднелись следы ботинок, но кто эти следы оставил, видно не было. По небу плыли огни.
33
Гюстав Доре — французский художник XIX века, иллюстратор «Божественной комедии» и Библии.