— Скажешь?
— Не скажу.
Юрка обиделся:
— Ну, пошутил, конечно, руки-ноги ломать. Просто припугну слегка, чтобы не обижали. Прямо так и скажи: вот этот, мол.
— Все равно не скажу.
— Ну, и черт с ней! — потерял терпение Яшка. — Пойдем, Хава!
— Подожди. Есть-то ты хочешь?
Ира упрямо молчала.
— Вот что, Яшка, придется ей наши бутылки отдать… Возьмешь, Иришка, на кухне две бутылки… Нет, все четыре. Пойдешь сдашь. Купишь молока, хлеба, ну, еще чего…
Она обернулась — и, кажется, не было обиды, слез:
— А мороженое можно?
— Яшка, можно ей мороженое купить?
— Можно.
— Можно, — отечески кивнул Юрка. — Купи. Только сдачу не забывай брать.
В большом шумном цеху — рядом на штамповке беспрестанно с глухим тяжелым звоном что-то хлопало — человеческому голосу не пробиться сквозь машинный рев, но никто и не пытался с Димой разговаривать. Наушники с гибким проводом, который вился к кассетному магнитофону на столе, отгораживали Диму от цехового гула.
Под звуки музыки метчик вошел в отверстие, мягко ломалась тоненькая стружка… Слабый, едва различимый хруст Дима не слышал, только, разом освобожденный от нагрузки, быстро завращался с обломком метчика патрон резьбонарезного станка. Маврин с испугом подхватил деталь — все, никому не нужный кусок металла.
В тоскливом раздражении он снял наушники и выключил магнитофон. Кончик сломанного инструмента застрял на глубине, наверное, пятнадцати миллиметров. Ничего не сделаешь, хоть ты тресни! Как и почему это случилось, понять невозможно. Дима машинально подвинул к себе чертеж: деталь не имела даже названия, лишь замысловатый номер. Почему-то это бесило его больше всего: неизвестно что, неизвестно зачем.
И никого поблизости, даже мастера на участке не было, только высится груда блестящих свежими срезами, необработанных еще железяк. Целая гора.
До конца рабочего дня оставалось еще час двадцать.
Так и не решив ничего насчет злосчастного метчика, Дима кинул на стол шабер, которым уныло поковырял входное отверстие, и направился к Мишке.
Не снимая защитных очков, Миша поднял голову.
— Видишь, вон у меня на столе инструмент валяется? — сказал Маврин.
Парень послушно оглянулся, куда показывал Дима, и кивнул, словно Дима сообщил ему нечто существенное.
— Надо мне смыться позарез. Если кто меня искать будет, мастер, может, скажешь, пошел в инструменталку, только что. А как смена кончится, инструменты мои спрячешь в правую тумбочку, детали от станка уберешь, — Дима протянул ключ. — Понял?
Миша скривился, ключ не принял.
— А что?
— Ты же знаешь, я мог бы соврать: бабушка безногая приехала, встречать надо, — интимно наклонился Маврин, — или водопроводчика дожидаться. Но тебе честно скажу: надо с одним парнем встретиться. Во как! Деловое свидание. Со Светкой поссорился. Хочу достать ей белые джинсы и помириться. Обещал. Не знаю, как и мириться, она же психованная. Я говорю: помолчи, пожалуйста! Она: сколько молчать? Да хоть весь день! И что? Ни слова за весь вечер больше не сказала, будто язык отняли. Я говорю…
— Давай ключ, — перебил Миша. Отвернулся и включил станок.
— Через час спрячь, — счел еще нужным пояснить Дима.
Миша кивнул, не оборачиваясь.
— У меня смена раньше кончается — малолетка.
Собрание затянулось часа на два. Когда одуревший Сакович вышел из школы, рядом оказалась Оля Татаринова. Сначала шли молча, и Сергей, незаметно поглядывая в ее сторону, замечал, как девушка нервно покусывает губу. Потом она сказала:
— Я с тобой пройду, да?
Сакович понимал, что Оленьке попросту хочется продолжить разговор, выговориться, и все равно не мог решить, как себя вести, в ответ лишь глупо кивнул.
Теперь, после решительного шага, ей стало свободнее.
— Ты хорошо сказал на собрании, честно.
Желание лицедействовать уже поостыло — устал. И потом, в начинающемся разговоре было что-то личное, доверительное, сверх того, на что рассчитывал, что ожидал. Ломаться не хотелось, и он неопределенно пожал плечами:
— Не так чтобы очень…
— Нет, нет, — она приняла эти слова как доказательство придирчивой честности Сергея. Заглянула в лицо. — Когда человек не боится сказать, что ошибся, ошибается, что ему нужна помощь, когда так говорит, значит, понял. Это перелом. В жизни бывает… Вот и у меня тоже, — добавила, опасаясь обидеть нравоучительным тоном, — когда не ладится, не ладится, а потом вдруг понимаешь, что нужно только взяться, взглянуть на себя честно.