Ближе к концу моста, по его центру, Лена зашагала быстрей: дорожное покрытие чище, травы почти нет, да и асфальт ровней. И тут она возблагодарила своё дурацкое для всех пристрастие к высоким ботинкам на твёрдой подошве. Брат с женой всё морщились — неженственно, а Лена возражала — практично. Зато как шагалось в них сейчас!.. Мягко, плавно. Повреждённая нога, в ссадинах и в синяках, почти не болела.
Прошла часть высокой, поднятой насыпью дороги. Уже медленней, остерегаясь неизвестно чего, но всё равно осторожно приблизилась к первому высотному дому явно начала улицы. Окна первого этажа, чаще с выбитыми стёклами (или что там было вместо них), зияли пустотой и кромешным мраком — бездонной пропастью вовнутрь.
Нерешительно остановившись, Лена некоторое время раздумывала, как идти: прижимаясь к стенам, чтобы её не сразу было видно с дороги, или наоборот — подальше от окон, из которых может внезапно кто-нибудь выпрыгнуть? Хотя выбор небольшой: ближе к стенам — мусору-у… И по большей части — битое стекло, строительный хлам. По нему идти — себя сразу обнаруживать: хруст, дребезжание… Машинально похлопав по карману — проверяя, на месте ли нож, сделала первый шаг.
Затаив дыхание, она проходила дом, наверное, минут двадцать — таким длинным оказался. Следующий не менее длинный. Зато подъездами — страшными чёрными провалами — сюда, на дорогу. И под окнами первого этажа, здесь тоже высокими, дорожка довольно чистая. Хоть идти можно не спотыкаясь.
Осторожно подошла к одному из подъездов, с полуоткрытой дверью. Постояла у чёрного проёма, изо всех сил напрягая слух. Тишина. И впечатление полной, всеобъемлющей пустоты. Показалось, что вообще внутренности у здания нет — только стены…
Она бы ещё долго раздумывала: попробовать войти и поискать себе место для ночлега? — ведь на улице стемнело так, что она уже почти не видела дома через дорогу. Но, уже привыкшая напряжённо вслушиваться, различила в тишине странный звук. Он-то и заставил её шмыгнуть (всего-то два шага) за дверь, в темноту. Здесь она застыла лицом к выходу: чувствительная пустота за спиной и нос к носу — чёрная дверь, в странную, резную ручку которой она вцепилась, поспешно нашарив её… Вцепиться-то вцепилась, а руки всё равно от страха ходуном ходят — дрожь не остановить.
Ровно нарастающий гул в три гудящие ноты постепенно накатывал на дорогу, которую она только что прошла. Накатывал из города. И в этом гудении она расслышала четвёртый, странно диссонирующий с первыми звук — подпрыгивающий, жалобный. Не глядя (даже попыталась усмехнуться: посмотришь тут!), она отставила сумку в сторону, стараясь примерно запомнить — куда.
А гудение приближалось — вместе с тем прыгающим тоненьким подвыванием. Приближалось оно, судя по эху, из переулка между домами — между тем, в котором она сейчас пряталась, и тем, который только что прошла. Сообразив это, Лена, сдвинув брови, пыталась вслушаться в гудение — моторов?
Теперь к гудению и еле слышному, подпрыгивающему подвыванию добавился шлёпающий стук по дороге, отдающийся в стены. Лена высунулась из-за двери, стараясь оставаться в её тени… Прижимаясь к стене дома, прихрамывая, в её сторону бежала низкая тоненькая фигурка. Она-то как раз и подвывала.
Сердце подпрыгнуло больно-больно, когда из-за угла дома вывернули мощные огни и шарахнули ослепляющим белым потоком по дому напротив, а затем, развернувшись, — шарахнули светом по дороге, и поехали по ней параллельно дому. Мотоциклы?! Но виделись они из-за мощных фар какими-то чёрными чудовищами… Фигурка бежала — и теперь Лена ясно расслышала детское хныканье. Бежал ребёнок, который задыхался от усталости и плакал от страха, что его вот-вот догонят.
Ничего не понимая, Лена приготовилась. Мотоциклисты приближались уже с такой скоростью, что до фигурки им оставалось совсем немного. Правда, та оставалась чуть в стороне от света их фар, бежала близко к дому. Пока пряталась в темноте. Но, если преследователи сообразят немного повернуть фары в сторону дома… В общем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что неизвестные гонятся за ребёнком.
Белые полосы заливали дорогу, ослепляя, но Лена разглядела-таки, что мотоциклистам до её подъезда осталось немного. Зато ребёнок уже пробегал мимо.
В следующую секунду она стремительно шагнула вперёд, резко выбросила руку вперёд и, схватившись за плечо беглеца, под его дикий, почти звериный визг пойманного, рывком (хорошо — в мотоциклетном гудёже не слышно!) втянула его к себе, за дверь. Был миг — Лена испугалась, что ребёнок вылетит из собственной одёжки: так натянулась, потрескивая, непрочная ткань. Но всё-таки прижала его к себе:
— Тихо!
Но ребёнок снова взвизгнул, как пойманный зверёныш, и сильно дёрнулся сбежать. Лена резко шлёпнула по его губам ладонью — закрыть рот, обрывая крик. Стремительно наклонилась к уху:
— Тихо… Тихо… Я тебе ничего не сделаю.
Только секунды спустя до неё дошло, что он, наверное, и не понял её. Ведь, возможно, в этом мире говорят на неизвестном ей языке…
Тяжёлое дыхание. Дрожащие худенькие плечи под руками медленно опали, расслабляясь. Она почувствовала, как он повернулся взглянуть на неё. Убрала руку с его рта, погладила его по голове. Другую оставила на его плече, обнимающей и придерживающей… Какой маленький. Совсем ребёнок. Лет семь есть ли? Общения с детьми в её жизни было слишком мало. С племянниками отношения не задались с самого начала, как она переехала в семью брата. Слишком избалованными казались, слишком капризными… Она почувствовала под пальцами его лихорадочно трепещущий пульс. Господи, сердце от страха зашлось не только у неё…
На мгновение свет фар попал в подъезд — и у Лены перехватило дыхание, когда она увидела всё ещё запрокинутое к ней лицо. Да, детское. Но исполосованное страшными, вспухшими царапинами, словно из кожи пытались нарезать… Что?!
Свет уехал из подъезда, зато остановились мотоциклисты. И тут Лена ещё сильней прижала к себе уже послушного её движениям мальчика. Ведь преследователи остановились так близко к ним, между двумя подъездами, приглушив свет и явно пытаясь рассмотреть, куда же делся беглец.
Отвлёк её от мотоциклистов мальчик. Вцепившись руками в её поддерживающую руку, он что-то жалобно спросил — что-то неразборчивое на фоне гудения трёх машин.
— Да-да, — рассеянно ответила Лена, не спуская с мотоциклистов глаз.
И тут же чуть не закричала от ужасающей боли — мальчишка впился зубами в её руку, чуть выше кисти. После первого шока до неё дошло, что он не кусается, а раз прокусив ей кожу, высасывает из раны кровь… И она ничего не может с этим поделать, потому что, попытайся отодрать его от себя, движением привлечёт внимание с дороги: свет еле-еле, но проникал сюда. Преследователи ребёнка показались страшней, чем боль. Их больше, и они взрослые… И она собралась с силами — выдержать боль. Полная ненависти к подловившему её в ситуации-западне страшному мальчишке.
Наверное, часы спустя, как показалось, боль слегка притупилась. И, хотя пальцы прокушенной руки похолодели, Лена уже могла выдерживать ощущение, тянущее воспалённым зубным нервом. И могла соображать. Мальчишка — вампир?! И теперь вампиром (по многочисленным сведениям отовсюду) станет она сама?
Когда он вынул зубы из её плоти (она снова ощутила это, как будто из руки тупо тянут жилы или нервы), он, как ни странно, не облизал, а погладил место укуса и снова поднял к ней лицо. Лена, стараясь дышать спокойно, медленно опустила руку, которую дёргало от тупой боли. Кажется, теперь он не собирался сбегать. Успокоившись, она осторожно заглянула во вновь запрокинутое к ней лицо. И снова оцепенела. Ни одной царапины. Ровная кожа без единого рассечения… Это что? Он пил её кровь, чтобы… Чтобы излечиться?
Мельком она вспомнила: он спросил о чём-то, прежде чем укусить. Она ответила: "Да-да…" Значит… Он просил разрешить ему… вкусить крови, и она согласилась?