Н-на! Бодливый, так и не оклемавшийся от первого удара, получил ещё один удар босой пяткой в лобешник и заблевал. Лежит на боку, рыгает!
Крепкий удар в живот от прыгающего вокруг вражины отбросил меня в сторону. Нутро чуть не перевернулось, но зато не держит больше никто!
А етот прыгает, прыгает, зараза такой! Встать не даёт! Исхитрившись, ловлю его ногу и выкручиваю ступню, да и сам валюся на бок, заваливая заодно подскочившего было борцуна.
Выпустил ногу, и тут же борцуна за волосы, и об дорогу мордой – шарах! Отвалился, а тут и Санька подскочил – в кровище весь, рубаха порвата чуть не пополам, и тово, которого я за ногу выкручивал, да ногой в бочину!
Ну и я подскочил да добавил, штоб не встал.
— …аа!
И из-за низеньково забора, заросшего каким-то вьюном, парнище такой вылетел, да с дрыном! На выручку своим, значицца! Сцыкотно стало, страсть! А тело само, даже подумать не успел – подкатился вниз в падении, пока тот в воздухе ещё вниз летел, да и подбил. Ну и полетел етот с дрыном своим, кубарем через голову, косточками гремя. А Санька подхватил дрын, да по хребту ево, по голове!
Тот руками защищается, да уползти пытается, да куда там! Так и лупасил, покудова дрын не переломил о спину.
Потом со всех сторон такое – а-а! И крики! Дружки их и родственнички выбежали, значицца. Ну, думаю, смертушка наша пришла!
Переглянулись с Санькой, да ножики из карманов – на! Стоим спина к спине, щеримся. Забьют ведь, ей-ей забьют! А так хоть не баранами покорными помрём!
А тут и Фирка догнала нас, да остальные, и тоже по-своему визжать. На идише, значицца.
Мелкая она, но храбрая! Бросается на взрослых, и не боится ничево! Мужик какой-то отбросил её, а я сам и не понял, как ножом в него – швырк! Попал. Так себе попал, покорябал только.
Ето ведь только в цирке ножики хорошо кидать – по деревяхам, которые с места не трогаются. А живой человек, он же двигается постоянно – чуть сместился, и всё, ножик уже не втыкивается по самую рукоять, а только ковыряет чутка. Больно и страшно, но и не так, штобы совсем ой!
К смерти уже приготовился, а тут новые люди понабежали, да смотрю – рожи знакомые. Яков Моисеевич который, нарисовался и так глазами раз! Окинул всё, да и в самую серёдку полез. Орёт! Громко и противно, как птица-павлин, у которой из жопы веер, ажно уши режет. Но слушаются.
На идише сперва, а потом уже народа понабежало не только идишского, так и на русский перешли. Так себе русский, как по мне, но хоть через слово понятно.
Перепутали нас оказывается, значицца. Мы с моря когда пошли, вперёд чутка убежали, штоб от надоедливых мелких отстать, а тут Молдаванка краешком проходит. Бывает, што и забредают всякие там чужие, из особо наглых. Ну вот нас за таких и приняли. Наглых.
Мы ж только вчера приехали, а слухи хоть и быстро расходятся, но вот накладочка вышла. Не все услышали, а если и услышали, так и не поняли.
Смотрю, народ успокаиваться стал, и Фира ко мне подошла, да платком лицо вытирает. А кровищи! И не заметил, как зацепили. Бровь рассекли, оказывается, и как только глаза не залило?
Мужик тот подошёл, которово я ножом поранил. Ухмыляется!
— Ты, — говорит, — молодец, што за девчонку свою вступился, потому к тебе претензий от Фимы Бляйшмана и нет! Только и она не права была, потому как за языком хоть немного следить надо.
Похлопал меня по плечу, отдал нож, да и пошёл себе. Смотрю, показывает дружкам ранку, да в меня пальцами тычет со смешками. Стоят, гыгыкают, а морды такие, што сразу видно – иваны! Ну то есть на свой, на жидовский лад иваны.
Может, только самую чуточку пониже, у меня на такое глаз намётан! Серьёзные дядьки.
Меня отпускать начало. Никак, думаю, обойдётся? Потом в толпе дедок появился. Такой себе разъевреистый еврей. Не просто шапочка ета чудная на голове, да с пейсами, а фу-ты ну ты!
— Ребе, — шепчет Фира, прижимаясь сбоку. Имя ребе в голову не влезло, потому как чудное, да и галдят очень уж сильно и все разом.
Погалдели, а потом ребе и присудил. Все неправы оказалися! Мы, потому как без ума пошли по чужому району. И нападавшие, потому как нечево руками без спроса размахивать! Стыдно такое для евреев, значицца. Потому как язык Богом дадён, штобы говорить, а говорить если не умеют или не хотят, то чем они тогда от диких зверей-обезьян отличаются?
Мы вроде как первее неправы оказалися, а нападавшие неправы сильнее. Но поскольку один вот – рыгает, то и оплачивать рыгачку ево нам предстоит. Мне то есть.
— Ты как? — спрашивает Лебензон серьёзно. — Согласен с судом нашим или через как?