— Согласен за севодня, — ответствую, — што ж не согласиться-то? Ваших я неправее считаю, но они тут свои, так што всё и понятно. Странно было бы, если бы свой ребе за чужово судил.
— Ну тогда с тебя семьдесят рублей, — объявил он, — потому как голова, а это не нога и не жопа! Для еврея голова важнее всего! Есть у тебя, или кто поручителем пойдёт?
Фирка аж зажмурилась, кулачки стиснула, да вот-вот, вижу по ней, шаг вперёд сделает. Непорядок!
— Што ж не быть!
Все так удивилися сразу, да загалдели так, што ажно вороны с деревьев послетали. А я достал с кармашка деньги, тряпочку промасленную развернул, да и отсчитал семьдесят рубликов. И показал заодно, што больше-то нетути почти што! Так только, три рубля ассигнацией.
Досада взяла немного, да не за деньги даже и не за суд полуправедный, а за кармашек потайной, на штанах у пояса с изнанки самолично шитый. Деньги што, заработаю! А вот складывать куда теперь, ето вопрос.
Да потряхивает пока после драчки, вслух ето и сказал сдурума. Взгляды вокруг такие сразу – ого! Не просто как к взрослому, а как примерно к Якову Моисеевичу. Уважаемый человек.
Драчка наша без последствий не осталась. Сперва с деньгами пришлось расстаться в чужую пользу, а после, часам к пяти, пришёл околоточный надзиратель. Знакомиться вроде как.
— Так значить, Шломо, — усатый дядька с нескрываемой иронией оглядел меня.
— Племянник троюродный, — охотно подтвердила тётя Песя, подвигая его благородию рюмочку и тарелочку с закусью. Благородие чиниться не стал, выпил пейсаховки[2], да и закусил.
— Племянник, — хмыкнул тот, — сделаю вид, что верю.
— А ты, — повернулся он к Чижу, — тоже из обрезанных?
— А? Агась! — закивал Санька. — Етот… Рувим!
— Да ну!? — весело удивился околоточный надзиратель.
— Да вот те крест! — Санька истово перекрестился от лба до самого пуза.
Отсмеявшись, благородие многозначительно поиграл бровями, и пришлось отдать ему последнюю трёшку. Взял, не чинясь и не таясь, спокойно так. Выпив напоследок и основательно закусив, он удалился, посмеиваясь то и дело.
— Я тово… — начал было виноватиться дружок.
— Ерунда! — отозвалась хихикающая в кулачок Фира.
— Точно? — не поверил Санька, и правильно сделал!
— Точно! — захохотала та уже из-за двери. — Одним анекдотом в Одессе больше!
По лестнице еле слышно простучали ноги, и уже во дворе послышалось звонкое:
— Ща такое расскажу, што уссикаетесь!
— Да ерунда, — даю Саньке отмашку, — в самом деле ерунда. Ты любого из местных представь хоть у нас в Сенцово. Што, не обсмеялись бы? Плюнь!
— Деньги… — промямлил тот.
— Плюнь! Завтра пройдёмся по Одессе, да и посмотрю, где и как можно заработать. За поесть и пожить можно не беспокоиться, но насчёт пироженых-мороженых и поразвлечься надо подумать.
— А ты таки владеешь профессией? — осторожно поинтересовалась тётя Песя, отвлёкшись от готовки.
— Ага. Экзамен в управе не сдавал по известным вам причинам, но ремеслом холодного сапожника владею в полной мере.
— Таки ты пойдёшь на бульвар в поисках работы? Или как?
— Или нет. Я люблю работать руками, но зарабатывать предпочитаю головой.
— И как успехи? — тётя Песя ажно замерла, только с половника в кастрюлю – кап, кап!
— Есть, но там. А здесь думаю иначе, так интересней. Надо мылить. Меня, например, кормят идеи[3], и я хочу есть вкусно и спать сладко, зарабатывая не в поте лица, а головой. Завтра пройдёмся по Одессе и будем посмотреть, где тут у вас деньги лежат.
Четвёртая глава
До вечера крутились с Санькой во дворе и окрестностях. Показывали, значицца, што тьфу! Плюнуть и растереть, а не ситуация! Мы такие, сенцовские, московские, хитровские! На одну руку намотаем и соплёй зашибём!
Фирка гордая ходила за мной, ни на шаг не отлипая. Ишь, лестно ей! Сопливка ещё, а ножичками уже из-за неё бросаются. И вроде как заявка на жениховство.
А я ни да, ни нет хотелкам её. Вроде как и глупости всё, но и прямо вот так сказать, што «нет», язык как-то не поворачивается. Красивая потому што, как икона с Божьей Матерью, хоть и маленькая совсем. Да ещё и как вспомню, как она на дядьку етого! Серьёзная девка, к такой и присмотреться можно.
Чуть не заполночь с местными сидели, ну вот так здесь принято. Жарко потому што днём, вдохнуть иногда тяжко даже. Вся работа и жизнь вообще летом поутру идёт, да вечером, когда камни остывать начинают, а с моря ветер задувает. А днём прячутся от солнца – сиеста, значицца. Ну ето кто может себе такое позволить, канешно.