— Кто же это у вас так зеркало разбил? — спросил я.
— Ах, знаешь ли, брат, какая штука! — с восторгом воскликнул один из моих гимназических товарищей. — Тут есть один башкир, силач, в университет поступает, так это он… Вообрази, он одной рукой поднял за ножку три вот этих стула, — ну, тогда и разбил зеркало. Вот силища-то, скажу тебе — просто ужас!
— Нет ли у кого двух листов бумаги? — спрашивал один из студентов, живших тоже в этой комнате.
— Зачем тебе? — спросил гимназист.
— Да разве не знаешь… Давай!
Тот дал ему два листа. Я ожидал чего-нибудь необыкновенного, слушая этот таинственный разговор, между тем дело было очень простое: студент в каждый лист бумаги завернул по ноге, а потом препроводил их обыкновенным порядком в сапоги.
— Зачем вы это делаете? — спросил я его.
— Очень просто, потому что носков нет, — отвечал студент, — и так как таковых носков у меня не существует уже больше полугода по причине недостаточности моих средств, и так как, с другой стороны, занимать таковые у товарищей натурою или деньгами я не считаю удобным для себя, то посему и нахожу отнюдь не предосудительным и даже очень полезным облачать свои ноги таким образом. — И, проговоря эту тираду, студент встал со стула и принялся прохаживаться по комнате, отчего бумага издавала какой-то скрип.
— Ну, а если у вас не будет вицмундира, тогда вы и вицмундир из бумаги сошьете? — спросил его кто-то.
— Отчего же? Можно.
— А зимой-то как же?
— Да ведь, батюшка, это всё басни — теплое платье, носки и прочее, — с запальчивостью обратился студент к вопрошавшему, — нужда все сделает: обует, оденет, согреет, как… — Тут он вдруг оборвал свою речь. Бледное лицо его исказилось, и глаза беспредметно запрыгали по комнате.
— Что, хотел сказать — накормит, да оборвался? Нет, дружище, за нуждой-то ведь голодная смерть, а не кормежки! — заметил ему другой его сожитель-студент.
— Ну, тогда пулю в лоб! — с азартом крикнул он.
— Да где же ты пистолет возьмешь? Или и его опять та же нужда принесет?
— Хорошо, хорошо… пойдемте, — сказал студент в бумажных носках и запел:
Мы вышли из ворот и повернули направо.
— К университету! к университету! — упрашивал я, перебегая от одного товарища к другому.
Вот мы прошли несколько шагов, повернули налево, и глазам нашим предстал наконец университет. Он был выстроен довольно красиво, в три этажа и с тремя колоннадами; на фронтоне вывеска «такой-то университет»; большие окна и красивые входные двери делали его внешний вид еще привлекательнее, так что на первый раз мне, не видевшему никогда до тех пор порядочных зданий в родном захолустье, университет показался чем-то грандиозным. Я долго не мог оторвать от него своих глаз, рассматривая его то весь, то по частям. «Какие же люди должны жить в таком доме? Что они должны думать? Какие дела должны делать?» — размышлял я, поминутно останавливаясь и глядя на величественное здание.
— Пойдем, пойдем, — тащили меня товарищи.
— Еще успеешь насмотреться.
— Будешь еще бегать от него! — толковали они.
— Вон инспектор идет, — вдруг произнес кто-то.
— Где? Где? — спрашивали мы.
— А ты нечего спрашивать, ты шапку снимай, когда поравняемся, а то он в университет не примет.
Мы поравнялись наконец с каким-то господином с выпятившейся физиономией и отвесили по поклону.
— Позвольте, господа! — остановил нас инспектор.
Все стояли без шапок. Инспектор сначала осмотрел с головы до ног студентов, потом обратился к нам.
— Из какой гимназии? — спросил он.
— Из такой-то, — отвечали мы.
— В университет поступаете?
— В университет.
— Подали прошения?
— Мы подали, — отвечали двое, — а вот они еще не подали: они только нынче приехали.
— Из хорошей гимназии, сейчас вижу, — заметил инспектор, — начальство уважаете… без шапок стоите, это хорошо! Когда будете студентами, тоже снимайте фуражки перед начальством, когда вступаете с ним в разговор, если же в шляпе идете, то нужно приложить правую руку к кокарде, — вот так! — и инспектор показал нам, как прикладывать руку к кокарде. — Правил еще не получали? — спросил он.