— Что-то по тебе оно не видно! — ухмыльнулся Андрей Шуйский.
— Так я же не сурожанин, а новгородец, я в Новом вольном городе родился, не то что батька. Мы потому и в Москву переехали, чтобы к вам, почетному новгородцу, поближе быть. А митрополита батя побаивается и сюда поехал только из-за больших денег, которые он ему за книги дает.
— Так батька твой не дурак! — засмеялся первобоярин и приятельски похлопал Алешу по плечу. — Ладно, сделаем тебя постельничим. Только чур: служить мне будешь верно, как пес, о всяком слове в покоях государя мне должон докладывать, тогда и я тебя милостью не оставлю!
— Премного благодарны! Будете довольны!
И Алеша вышел спиной к двери, низко кланяясь.
Дурные предчувствия
А тем временем шла работа по подготовке заговора. Его участники уже определились. Теперь их набиралось не менее полусотни. Число небольшое, но вполне достаточное, если учесть, что главным противником оставался один человек. Стали привлекать и людей попроще: дворцовых слуг и псарей. Здесь тоже опасно было промахнуться: соглядатаев и слухачей Шуйский держал даже среди лиц самого низкого сословия.
Князь Федор Мстиславский на пару со статным красавцем-сыном Иваном вошли в доверие к Андрею Шуйскому, часто сопровождали его и поддерживали юного государя, внушая первобоярину, что тот ценит опекуна все больше и больше.
А Ване все труднее стало притворяться — он много знал теперь: сколько близких ему людей свел в могилу страшный душегуб! Иной раз Шуйский потреплет его по щеке, — укусить хотелось эту руку! Но надо улыбаться.
— Ну, Андрей Михалыч, родным отцом ты стал государю, как я погляжу, — умилялся Федор Мстиславский, чтобы отвлечь внимание Шуйского от мальчика: уж слишком трудно тому держать притворную улыбку-гримасу и рассыпаться в любезностях.
— Отец и есть, — довольно подтверждал первобоярин, принимая лесть за чистую монету. — Днем и ночью его добро стерегу, все государство на моих плечах. Я ведь коренной Рюрикович, как и государь. Может, еще и женю его на какой-нибудь красотке из нашего рода! Я боярской чести не уроню, не то что некоторые нынешние государственные советники: готовы спину гнуть под любой кнут, лишь бы денег побольше давали. Тогда им хоть плюй в глаза, все одно скажут — божья роса.
Любит Андрей Шуйский унижать людей, которые от него зависят. Хлебом его не корми, а дай поиздеваться над ближним.
«Ладно, похорохорься перед концом, — подумал Мстиславский. — Придет и наше время!»
Ваня зачастил на охоту. По первому снежку съездил даже в Волок Ламский, о котором сохранились неясные, но все же грустные воспоминания: ведь именно здесь, когда он был младенцем, смертельно занедужил отец. Послухов вокруг не убавилось, — где только не насадил их Шуйский! — но тут хоть не было рядом ненавистного врага. Не надо притворяться.
Ваня наслаждался вольной жизнью, скакал по полям, так что ветер свистел в ушах, в сопровождении доезжачих[56], выжлятников[57], сокольничих, простых псарей. Они улюлюкали, криками и ударами арапников выгоняли зайцев, засевших в кустах, и атукали, загоняя их в засаду. Припуская по следу, стая гончих заливалась звонким лаем. И каждый раз, приканчивая попискивающего зайца, Ваня воображал, будто расправляется со своим заклятым врагом.
Рядом с государем скакал его молочный брат, сын мамки Челядниной. После гибели матери и смерти отца он стал часто выпивать, все время проводя на охоте. Андрей Шуйский считал его конченым человеком и поэтому не обращал на него особого внимания, а между тем Челяднин оказал большую услугу Ване, рассказав ему, кто из служилых людей на псарне послухи Шуйских, а кто — честные и преданные государю люди.
Отшумел рождественский праздник, наступили святки. По домам ходили ряженые с поздравлениями, со звездой и житом. Они рассыпали его, пели колядки, славили Христа и собирали богатые поминки. Девушки выходили за ворота, выспрашивали имя у первого встречного, гадали о суженых.
В святки во дворец съезжались гости на именины бабки государя Анны Глинской, был приглашен и Андрей Шуйский. Обычно он не ездил по гостям, любил сам отмечать праздники и у себя дома встречать гостей, но не принять приглашения значило не уважить государя. Именно на это и рассчитывали заговорщики, наметив расправу над Андреем Шуйским именно в этот день.
До самого съезда гостей Ваня отсиживался в Коломенском: не хотел до условленного срока встречаться с Шуйским, боялся ненароком выдать — голосом ли, взглядом или движением каким — свою ненависть. Забрал с собою самых близких друзей — Алешу Адашева, Никиту Юрьева и Ивана Мстиславского, который нравился ему все больше: спокойной манерой держаться и умением рассказывать байки так, что все умирали от хохота, а сам он сохранял полную невозмутимость.