Лицо Рут выглядит опрокинутым.
— Что, и та теперь? — холодно спрашивает она.
Даниелю становится страшно. Она ударит меня, думает он.
Рут пытается схватить его, когда он бросается прочь, но его рука выскальзывает из ее руки. Даниель прячется в платяном шкафу в своей комнате.
— Стерва! — кричит он. — Стерва, стерва, стерва, стерва!
Чтобы пересилить слезы, он поет в темном шкафу во весь голос:
Я убью ее, думает он. Я хочу, чтобы она умерла.
— Я убью тебя! — кричит он. — Я убью тебя! Я убью тебя!
— Очень мило по отношению к маме, Даниель, но подожди, пока я вернусь. Мне нужно перевезти оставшиеся вещи Ракель.
Она все это время стояла у шкафа.
Ракель сидит на коробке среди кучи вещей и нерешительно смотрит на Рут, которая вносит ее вещи. Закончив, Рут улыбается, гладит Ракель по щеке и говорит:
— Ну вот все и устроилось. Теперь все снова как положено. Кто знает, может, это начало самого счастливого периода твоей жизни. Разве это не восхитительная мысль? Самое счастливое время в твоей жизни.
Они пьют кофе из термоса, который Рут прихватила с собой, едят кекс, купленный Рут в «ИКА».
— И еще у них снижены цены на свечи «Девочка из Дельсбу».
— Повезло им, черт.
— Кому?
— Девочкам из Дельсбу.
— Но разве ты сама не хочешь воспользоваться случаем и сделать свое жилье уютнее? Пара растений — и уже другой вид.
— И уже другой вид, — повторяет Ракель.
— Впрочем, поступай как знаешь, — обиженно добавляет Рут, — цены снижены до воскресенья.
Рут уходит. Ракель остается сидеть на коробке. Она ничего не понимает. Девятнадцать квадратных метров, кровать, куча барахла, тридцать девять лет и взятая взаймы семейная карточка «ИКЕА». Через месяц — полных сорок.
Первую ночь Ракель лежит в постели в этом новом чужом доме и прислушивается к чужим звукам. Хуже всего скрип, думает она.
И вдруг Ракель впервые в жизни — в возрасте тридцати девяти лет — становится страшно, что ее убьют и расчленят. Она думает: «Сейчас ведь это случается с кучей людей. Раз — и руки-ноги в стороны».
И Ракель не может найти ни одной причины, по которой ее не могут убить и расчленить. С другой стороны, она не может найти ни одной причины, по которой ее вдруг должны убить. Но ведь те, кого уже убили и расчленили, когда их в детстве спрашивали, кем они станут, не отвечали: убитыми и расчлененными.
Как узнать психопата?
И вдруг звонят в дверь. Ракель вздрагивает. Снова звонят. Она смотрит в глазок и видит, что это две тетки в халатах.
Ракель приоткрывает дверь лишь чуть-чуть. Мало ли кто там еще стоит.
— Кто вы? — спрашивают они. — Почему вы здесь живете? Где господин Скуглюнд, которому принадлежит квартира?
Рут возвращается домой, кричит «привет», но никто не отвечает. Она вздыхает и снимает пальто.
— Даниель! — зовет она. — Даниель! Я знаю, что ты дома!
Даниель все еще сидит в шкафу и с карманным фонариком читает о миссионере на острове прокаженных. Он и не думает отвечать, когда Рут зовет его. Он ненавидит Рут.
— Даниель! — снова кричит она.
Она в отчаянии. Даниель забивается поглубже в шкаф. Она вот-вот распахнет дверь и заорет на него. Он выключает фонарик и считает. Но шагов не слышно, и Рут не орет. Совсем тихо. Она же не могла снова уйти? Она же не могла просто так взять и бросить его? У Даниеля холодеет сердце. Он вылезает из шкафа, приоткрывает дверь, чтобы лучше слышать, и слышит нечто, чего раньше не слышал никогда. Звуки доносятся из гостиной. Он тихо крадется в прихожую. Он вдруг понимает, что это нечто невозможное. Что это взрыв реактора.
Рут плачет.
Его мать сидит в безукоризненно убранной гостиной и плачет.
Даниель знает, что это он виноват. Рут не должна плакать. Если бы он не был таким гадким и ужасным чудовищем, она бы не плакала.
Если бы не он.
Он должен заставить ее перестать плакать.
Рут корчит гримасу, когда он останавливается в дверном проеме, потом прячет лицо в ладонях. Ей стыдно, но она не может прекратить плакать.
— Я ведь просто пытаюсь сделать так, чтобы все было хорошо, но сколько ни стараюсь, слышу только «стерва», «сука» и «я тебя ненавижу»!
— Мама, я не хотел, мамочка, — шепчет Даниель, — мамочка, прости меня!
Рут не слышит его. Она на дне отчаяния, а хорошей матери не подобает быть там.