— Не так было! — выкрикивает Эва-Лена на весь класс. — Старик сказал «стырь-ка ее где-нибудь».
Юха замирает.
— Нет, нет, — возражает он, — разве я так говорил?
— Конечно, так, — упрямствует Эва-Лена. Другие кричат, что она права. Юха краснеет.
Вскоре уже весь класс скандирует, отбивая такт:
— О-шиб-ся! О-шиб-ся! О-шиб-ся! Возвращается учительница и интересуется, из-за чего такой шум.
— Мне что, и отвернуться нельзя? — ноет она. Юха продолжает. Он всех ненавидит. Концовку он рассказывает без всякого энтузиазма. У него не осталось ни малейшего желания выступать. Если получается не смешно, сами виноваты. Так им и надо.
Учительница тихо садится за кафедру, случайно икает, подносит палец к губам, улыбается и делает вид, что внимательно слушает эту смешную историю.
Закончив, Юха поворачивается к ней в ожидании похвалы.
— А, ты все? — спрашивает она удивленно, как будто ее вдруг разбудили.
— Да. Все.
— А, ну да, было очень интересно, — произносит учительница, пытаясь поймать нужное выражение лица, — спасибо за прекрасную сценку!
Она изображает аплодисменты, попутно глядя на часы.
— Что ж, если никто больше ничего…
— Я приготовил еще одну, — бормочет Юха.
Улыбка учительницы застывает гримасой.
— Вот как! Замечательно! Ну, покажи ее скорее!
Она встает.
— Мне только нужно выйти по делам. Я скоро вернусь…
Уроки закончились, но Томас не решается идти домой. Он стоит, одетый, и смотрит в окно. На улице мартовская слякоть, серость, вечная зима — не погода, а тоска.
Дома его ждет мама, которой он никогда ничего не рассказывает, которая подтыкает ему перед сном одеяло и говорит, что ничего страшного нет.
Он не хочет ее расстраивать. Он не хочет говорить ей, что она ошибается.
Томас прижимается к теплой батарее. На нем его уродливый коричневый плащ и меховая шапка. Он смотрит в окно. Есть так много всего, о чем он никому не может рассказать, даже если бы кто-нибудь и спросил. У него дрожат губы. Томас — человек, которому страшно, у него есть все основания бояться, он тысячу раз убеждался в том, что у него есть причины для страха. Томас живет едва ли не дальше всех. До дома ему далеко-далеко. Где-то по дороге его поджидают Леннарт и Стефан, которые обещали, что поколотят его, как еще ни разу не колотили.
За то, что ему двенадцать лет, а он еще ни разу не трахался, и еще за то, что у него такой уродливый коричневый плащ.
А больше причин нет. Коричневый плащ, сшитый его мамой, не по вкусу Стефану и Леннарту.
Поэтому они и должны побить его, и поэтому Томас не смеет идти домой. Он стоит, прижавшись носом к окну, а туловищем — к батарее. Под одеждой течет пот, все уже чешется от жары. Он дрожит, потому что выхода нет.
Есть только одна дорога, и где-то на этой дороге его поджидают Леннарт и Стефан. Он знает, что ему все равно придется пойти, а Леннарт и Стефан могут поджидать его хоть всю жизнь.
Томас в который раз собирает мужество в кулак — перед побоями.
Томас знает, что детство длинное.
— Ты что, еще здесь? — спрашивает учительница, запирая класс. — У тебя же болел живот?
Не получив ответа, она фыркает и направляется в учительскую, бормоча:
— Ну-ну, понятно, как у него болел живот. Ну-ну. Все средства хороши, кроме плохих, но плохие — это просто мерзость.
Икнув, она скрывается за углом.
Йенни и Юха одеваются. Вместе с Томасом они — последние.
Юха подходит к Томасу и спрашивает, как он. Томас пинает батарею.
— Ну и дерьмо же они устроили на физкультуре, — начинает Юха. — Леннарт и Стефан — настоящие придурки.
Он корчит рожи, чтобы развеселить Томаса.
— Ты можешь пойти со мной домой? — спрашивает Томас.
Юха смущенно ухмыляется.
— Ну ты же знаешь, я иду домой с Йенни… и мама хотела, чтобы я шел прямо домой… и…
— Я знаю, что они там, — шепчет Томас.
— Ну ладно, — вздыхает Юха. — Я пойду с тобой.
Томас живет за стадионом, у кругового разворота, где построили четыре одинаковые виллы из красного кирпича с балконами вдоль всей стены. Других домов поблизости нет. Дорога доходит до разворота, заканчивается виллами. Пока их не построили, дороги не было. Был один луг. Дорога заканчивалась ничем.
По-медвежьи коричневые телефонные столбы, бледно-зеленая померзшая трава, молочно-белое небо, за которым где-то в сияющих медных покоях сидит Бог.
Когда в сэвбюхольмской школе физкультурный день, в лесу за этими домами устраивают спортивное ориентирование.