Желтеет листва берез, папоротники уже по-осеннему коричневые. На часах еще нет шести, но солнце уже клонится к горизонту.
Оно горит.
Как все сгорает. Как вращается Земля. Как умирают друзья.
Я уже забыл то, что не должен был забыть никогда.
Осень на дворе. Она впивается в меня и тащит меня с собой.
Повсюду лето уже потеряло силу, отовсюду струится холод, вечера темны. На часах не больше шести, но уже смеркается. Желтые и красные, стоят еще не потерявшие листву деревья.
Крестьяне собрали все, что можно собрать, и пустые поля ждут следующей весны. Мы переходим на зимнее время, и надеяться больше не на что. Скоро придет зима, длиной в полгода. Мы все потеряем.
Слава богу, в «ИКА»[35] снижены цены на стеариновые свечи. 1590 за десяток.
И мы жжем свечи и натягиваем толстенные кофты, сидим дама и пишем, читаем комиксы «Астерикс» и смотрим, как наши котята превращаются в статных тигров. В батареях шумит горячая вода. Церковные колокола звонят ко сну.
Все падет. Памятники Ленину и социал-демократические правительства. Ни одна власть не устоит, и тираны однажды умрут.
«Адвент — это темнота и холод — приди, Господи, приди, когда настанет час!»
Ты помнишь этот псалом? Мы пели его в последний день перед Рождеством в школе.
Колеса стучат по рельсам. Деревья силуэтами чернеют на фоне неба. На западе светит полная луна. Я еду в поезде и скорблю.
Вчера я был в Карлстаде. Кошмарное выступление.
Конферансье даже не знал, как меня зовут. Он называл меня Юхой Линдквистом. «Ты, прямо скажем, не толстяк» — сказал он. Чертов козел. Публика была такой пьяной, что опрокидывала столы. Они ненавидели меня всеми фибрами.
А после выступления я встретил Стефана Ларссона. Он ввалился в гримерку на правах старого знакомого. Увидев его, я похолодел…
— Здорово, Юха! — закричал он. — Ты что, меня не узнаешь?
И он засмеялся своим противным клокочущим смехом, который был у него уже в детстве: ха-ха-ха-ха!
Ты что, не узнаешь меня?
Конечно, я узнал тебя, черт побери. И подумал, что я взрослый, что ты не можешь сделать мне ничего дурного. Я подумал: я — звезда! Ему до меня не добраться, как бы он ни пытался.
— Да, я вот тут живу теперь! — сказал он. — Как прочитал в газете, что ты приезжаешь, так подумал, что неплохо бы посмотреть, как у тебя дела.
Вот чертов козел!
— Да обычно получше, чем сегодня, — ответил я.
— Надеюсь! — сказал он и снова засмеялся этим кошмарным смехом: — Ха-ха-ха-ха! — А потом продолжал: — На Веселом часе было по-другому, помнишь?
И запел:
— Трупы, трупы в день рожденья… Помнишь?
— Не-а, не помню, — ответил я, зажигая сигарету.
Не понимаю, чего я так разнервничался. Почему я просто не послал его куда подальше?
— А ты? Чем ты занимаешься? — пропищал я как последний придурок.
— Блин, да ты ж у нас знаменитость! Ну и каково быть знаменитостью, а? Ха-ха-ха-ха!
— А ты-то? — закричал я и заметил, что пытаюсь подражать ему. — Из тебя-то что получилось?
— Я-то не стал знаменитостью, если ты про это.
И он помолчал немного, прежде чем произнести:
— Ничего. Ничего из меня не получилось.
Он смущенно засмеялся. Понимаешь? Стефан Ларссон смущенно засмеялся! Я думал, упаду в обморок.
— Да что ты говоришь такое! — сказал я. — В школе у тебя так хорошо было с… — И я с минуту придумывал, с чем же у него было хорошо. — С лаптой и метанием мяча. У тебя же был такой бросок!
Как я наслаждался! Получи, козел!
— Ну и что мне, прыгать от радости? — ответил он. — Моя жизнь не прошла даром: когда-то я классно играл в лапту — так, что ли?.
Есть ли печаль в таких, как Стефан Ларссон? Над этим стоит подумать. Трудно поверить, но на какое-то мгновение мне показалось, что все могло сложиться лучше.
Но он, конечно, скоро приободрился и снова засмеялся.
— Вот черт, здорово же было, помнишь эту, физкультурницу? «Все в душ, все в душ!» Ха-ха-ха! И еще за девками подглядывали в щелку. Во времена были.