Самое великодушное из всего, что от нее слышали в чужой адрес, было: «А энтот не высовывается!»
Раз в год она приезжает в гости и живет у них. Когда она приезжает, Бенгт мчится на вокзал в город.
— Не так быстро! Насмерть ведь убьешь! — пилит она.
— Мамочка, я же всего на пятидесяти, — возражает Бенгт.
— Все равно убьешь!
— Но, мамочка, я же…
— Не перечь!
— Как хочешь. Да, я убью нас насмерть. Но Ритва уже наготовила еды.
— Вот-вот, еще одна причина ехать помедленнее. Вот у брата твоего жена, она-то умеет готовить. Вообще хороший человек, уж она-то не высовывается.
— А Ритва что, высовывается?
— Я этого не говорила. Я сказала только, что вот у брата твоего жена — она не высовывается.
— Сколько, говоришь, ты у нас пробудешь?
— Неделю. Кстати, машина у тебя течет.
— Ничего подобного!
Как только они входят, Юха и Марианна бросаются обнимать бабушку.
— Здравствуй, бабушка! — говорит Юха и вежливо целует бабушку в щеку. — Когда ты уедешь?
— Смотри, бабушка, — радостно кричит Марианна, — у меня новая кофточка!
— Она сама выбирала, — объясняет Ритва, выглядывая из кухни с прихваткой в руке.
— Ну-у, — кудахчет бабушка, разглядывая Марианнину кофту и посасывая вставную челюсть, — не так страшно, как можно было предположить.
Юха вручает бабушке рисунок, который он нарисовал к ее приезду и до того прятал за спиной.
Бабушка смотрит на рисунок и гладит Юху по голове:
— Спасибо, дружок, видала и поуродливее! Ну что ж, вот я и снова здесь у вас… Чего вы стоите и глаза таращите?
— Они так рады видеть бабушку, — торопится ответить Ритва.
— Ага, сладенького хотите! — кричит бабушка, кисло улыбается и открывает свою большую сумку. — Каждому по пачке изюма купила, пожалуйста.
Дети разочарованно берут изюм и уходят.
— Хорошо доехали? — решается завести разговор Ритва.
— Ох нет, такая погода! — отрезает бабушка.
— Но ведь солнце светит!
— Вот-вот. Ну, и долго мне еще мяться в прихожке?
— Простите, дорогая Бритта, — спохватывается Ритва и несет бабушкину сумку в комнату для гостей. — Я думаю, что вы можете устроиться в комнате для гостей, как обычно. Мы купили новую кровать. Вы жаловались на старую.
Бабушка что-то хрюкает в ответ, входит вслед за Ритвой и недоверчиво пробует кровать.
— Не в меру мягкая, — ворчит она, — надеюсь, задешево обошлась?
— Сколько вы у нас пробудете, дорогая Бритта? — вздыхает Ритва.
Обычно бабушка собирается пробыть неделю, но уезжает через три-четыре дня.
Вечером после ее отъезда Ритва всегда напивается.
Не так-то просто быть никуда не годной.
Когда надо озаботиться о покаянии?
Неплохая идея — ждать до смертного одра, потому что тогда можно всю жизнь веселиться, а в результате все равно попасть в рай. Юхе такой вариант кажется вполне привлекательным.
И если уж ты собрался каяться, то можно покаяться во всем сразу, чтобы не осталось какого-нибудь маленького грешка, который будет портить всю картину.
Но это, наверное, нечестно по отношению к Богу: каяться из чистого расчета — это уже само по себе грех.
Юха считает, что о Боге много всякого можно думать — и ничего!
Например, про то, как классно быть Иисусом. Можно жить припеваючи. Знать, что ты сын Божий и без греха, — это же супер!
Юха знает, что ему надо радоваться, что он родился в Швеции, а не в Биафре, но подумать только, как здорово было бы родиться Иисусом! Это типа в лотерею выиграть.
Хотя ясно, конечно, что умереть в мучениях — это до ужаса противно. Когда бьют кнутом — еще, наверное, можно вытерпеть, но гвозди в ладони!
Юху передергивает от одной мысли об этом, и он прячет руки.
С другой стороны, это ведь все длилось какие-то сутки, и когда Иисус спустя три дня воскрес, все снова стало просто классно.
А Иуду почти что жалко.
Стоит он один-одинешенек, и никто не хочет иметь с ним дела. Почему бы Иисусу не простить было и его тоже?
Он ведь всего один раз поступил неправильно.
Этому человеку лучше было бы вообще не рождаться, сказал Иисус, причем совершенно серьезно. Он не шутил. Никаких примирительных улыбок. Никакого прощения.
За один-единственный грех. За одно-единственное предательство.
Когда Юха думает об этом, он начинает бояться Бога.
Он видит, как отчаянно кричал Иуда, моля о прощении, но его для Бога не существовало, и ему пришлось повеситься в полном одиночестве, и никто по нему не плакал, никто не держал его за руку.
И внутри у Юхи ворочается страшная мысль, что он и сам похож на Иуду, что он и сам смог бы так поступить.