Мама Томаса достает портативный проигрыватель, включает и ставит пластинку с наимоднейшей музыкой, которую она купила специально к празднику.
Она хлопает в ладоши:
— Слышайте, детки! Сейчас будем танцевать! Вот у нас проигрыватель и пластинки, а на пластинке — настоящая поп-музыка! Я не знала, что вам нравится, поэтому купила пластинку с разными песнями, в магазине сказали, что они популярные, да!
Она ставит пластинку и встает у стенки, сложив руки на груди, чтобы наблюдать за танцами. Она улыбается и раскачивается в такт.
Никто не танцует. Ее уверенность снова улетучивается.
— Что такое? — удивляется она, пытаясь говорить бодрым тоном. — Вы стесняетесь? Или песня не та?
Она ставит другую запись. Но никто все равно не танцует.
— Но в чем же дело? — шепчет она. — Почему им ничего не нравится?
И тогда Йенни начинает танцевать, чтобы порадовать маму Томаса. Она одиноко отплясывает посреди комнаты, пытается вытащить Юху, который смущенно упирается.
— Но в чем же дело? Почему вы не танцуете? — кричит мама Томаса.
И тогда дети поворачиваются к ней спиной.
Томас сидит один в углу. Никто с ним не разговаривает.
Мамина улыбка превращается в гримасу.
Во что ей обошелся праздник? Еда, лимонад, пластинка, серпантин, шарики, колпачки, пригласительные открытки, недели планирования и ожидания.
Она выключает проигрыватель. На пластинке остается царапина. Единственное, чего ей хочется, — это заплакать.
Как только пластинка останавливается, дети разворачиваются. Они в упор смотрят на нее. Они чудовища. Она бесконечно устала.
— Спасибо, — выдавливает она из себя, — что вы пришли. Все, чтобы поздравить Томаса. Теперь пусть кто хочет, остается смотреть фильм, а остальные могут идти.
И пока она пристраивает проектор и развешивает полотно, все дети уходят.
Никто не благодарит за праздник. Никто не прощается. Они просто уходят. Все, кроме Юхи и Йенни. Мама Томаса устало поднимает голову.
— Очень мило, что вы решили остаться, Юха и Йенни, но вы тоже можете идти, спасибо за доброту.
И она сидит, поникнув, посреди комнаты, у проектора. Волосы, прежде собранные в тугой пучок, упали на лицо. Краска потекла. Повсюду некрасиво разбросаны шарики и одноразовые тарелки.
В это мгновение она все понимает.
Томас подходит к ней. Последнее, что видят Юха и Йенни, прежде чем осторожно закрыть за собой дверь, — это Томас, обнимающий мать и утешающий ее, как ребенка.
— Не надо плакать, мама, — шепчет он, — не надо.
Сам он не плачет, но его трясет.
В постоянной гонке за новыми шутками я понемногу, часть за частью, поглощаю собственную жизнь, выворачивая и перетряхивая каждое крошечное воспоминание, пытаясь найти там хоть что-нибудь, над чем можно посмеяться, что можно осмеять.
Школа, армия, бабушкины похороны. Не обижали ли меня в школе, не писался ли я в детстве? На любую тему можно пошутить, все можно исказить в зеркале смеха.
Нет ничего недозволенного или слишком личного. Разве ты не понимаешь? Я готов пожертвовать всем ради нескольких удачных одностиший! Да уж, куда тебе понять. Нет ничего! Ничего, над чем я не могу пошутить.
И я делаю это по одной причине. Чтобы меня любили. Это, наверное, звучит пошло, но это так. Смешить — единственное, что я умею, только этот товар я могу предложить взамен, приобретая любовь. Пафосно, правда? Почему ты не отвечаешь, Томас, почему ты не отвечаешь?
Ты думаешь, что это просто? Ты думаешь, просто быть комиком? Молодец, куриная башка! Ты и не представляешь, как нужно сосредоточиваться, как нужно готовиться! Конечно, выглядеть все должно так, как будто я просто стою и треплюсь, но ты бы только знал, сколько часов тренировок и репетиций за этими двадцатью минутами выступления. Черт, ты ничего не понимаешь!
Вот в этом-то и дело: ты ничего из себя не представлял. Ты не умел даже смешить!
Поразительно красивый понедельник в начале мая. Только что распустились почки на березах. Сэвбюхольм вспыхнул свежим и сильным фейерверком светло-зеленой листвы. Все заново рожденное. У Ритвы весенняя аллергия.
На прошедших выходных Бенгт и Юха сажали анютины глазки. Желтые, фиолетовые и бордово-красные. Цвета выбирал Юха. В соседских дворах выдергивали одуванчики и жгли листву.
В такой красивый будний день не должно было произойти ничего плохого. Всем детям полагается играть в футбол или прыгать через скакалку, и всем следует играть вместе и на равных.