— Аннушка! — Марко встрепенулся, вспоминая тихую светловолосую ткачиху, с которой в прошлом году его познакомил Никифор.
С того дня Марко повеселел, а старый вожак насторожился.
И вот однажды, поздним вечером, когда затухали костры и гости начали расходиться, Емельян увидел, как Марко, крадучись, пошел вслед за двумя девушками.
Уже давно крепко спал табор и от угасающих костров покачивались лесные тени, а старый вожак все не ложился. Он то бродил около тихих палаток, то выходил на дорогу, вслушивался в каждый ночной шорох.
Марко вернулся на рассвете. Старик сидел у костра. Слабые отблески света падали на его неподвижное лицо, и оно казалось страшным.
— Баро! — тихо позвал Марко.
Старик не шелохнулся. Лишь недобрый блеск глаз выдавал его гнев.
— Не могу! Отпусти из табора. Добром прошу,— едва слышно, но твердо произнес Марко.
Дед пошевелился, поднял витой кнут, поиграл рукояткой.
— Все равно уйду! — Марко тряхнул упрямо кудрями.
Лохматые брови старика взметнулись вверх. Взбешенный взгляд словно обжег молодого цыгана. С неожиданной быстротой старый баро вскочил на ноги.
— Мое слово — закон. А кто противится... — Не договорив, он рванул из уха Марко большую, вырезанную полумесяцем серьгу.
Тревожно заржал жеребенок. Послышались испуганные сонные голоса. Суров закон табора. Он одинаков для всех: мужчин, женщин и даже для подростков. Марко знал это. Он знал, что баро не пощадит его, и, рванувшись в сторону, мгновенно скрылся за первыми соснами.
Густой лес укрыл молодого цыгана.
В это же утро старый вожак увел свой табор из села. Через месяц похудевший Марко стоял в холодной, пустой церкви. Хозяин фабрики, прежде чем принять Марко на работу, приказал его окрестить.
Как сквозь сон, доносились до ушей Марко слова священника. От слабости и сладковатого ладана кружилась голова. На миг в памяти промелькнули испуганные взгляды цыган, белые палатки, лесная поляна. Какая-то ниточка оборвалась в душе Марко. Он понял, что наступил конец вольной жизни. Захотелось закричать, вырваться на воздух.
Но узкий гайтан уже охватил шею, и медный крестик ожег грудь холодком.
Цыгана Марко больше не существовало — был фабричный рабочий Мартын Емельянов.
Год спустя в той же самой церкви Мартын обвенчался с ткачихой — светловолосой Анной.
...Отец замолк. Я тоже молчала и не отрываясь смотрела на отцовское ухо. На нем был заметен неровный красноватый рубец.
Моё рождение
Случилось это в один из августовских душных дней. В полутемной низкой ткацкой нечем было дышать. Скупой солнечный свет, проникая сквозь запыленные стекла окон, освещал согнутых у станков работниц. С первого взгляда было трудно отличить молодых от старых. Лица всех были одинаково желты, озабоченны и утомлены. От неумолкаемого шума станков звенело в ушах, от обильной хлопковой пыли пересыхало во рту.
К концу смены, которая длилась долгих десять часов, ткачихи с трудом разгибали ноющую спину, вытирали слезящиеся от усталости глаза.
До гудка оставалось немного времени, когда в дальнем углу, у крайнего стана, раздался жалобный женский крик. Через мгновение его сменил другой, звонкий, требовательный. Он рос, ширился, заглушая привычный шум станков и стук погонялок. Работницы обеспокоенно подняли голову: так смело и громко мог плакать только маленький ребенок. Высокая, в вязаной кофте старая ткачиха решительно потянула на себя рукоятку станка и первой поспешила на зов.
Через несколько минут все станки были выключены. В ткацкой наступила тишина.
Бабушка Бойчиха уж суетилась около молодой работницы, лежащей на каменном полу. Подложив под ее голову снятую с себя вязаную кофточку, старуха ласково уговаривала:
— Ничего, милая... Сейчас мы твою голосистую приоденем, отца кликнем. Сбегайте-ка за Мартыном в шлихтовалку, — приказала она сгрудившимся ткачихам.— Да бегите же скорее кто-нибудь!
Но Мартын бежал сам. Огромный, черный, с дикими от ужаса глазами, он, тяжело дыша, остановился около женщин.
— Испугался? — засмеялась одна из ткачих. — Бабы, да пропустите же его!
Женщины расступились. Бабушка Бойчиха поднялась с полу. Она держала в руках завернутого в фартук ребенка.
— С дочкой тебя, Мартын, с ткачихой, — поздравила она.
Мартын вздрогнул, отступил.
— С ткачихой... — едва слышно прошептал он.
— Да бери же свое богатство! — повторила старуха. — Чего перепугался?