Горе Кланьки
Когда видишь хороший сон, то ужасно не хочется просыпаться. Так было со мной и в этот раз. Мне снилось, что у нас собрались гости и мать испекла большущий круглый пирог с изюмом.
«Дели, Ленка, всем поровну», — говорит отец.
Я режу пирог на куски. Себе оставляю вкусную горбушку. И вдруг входит Серафима Львовна и говорит:
«Ты сегодня без обеда, Емельянова».
Она тянется ко мне и хочет отобрать мою долю. Я стараюсь увернуться от прикосновения ее холодной руки, прячу свой кусочек, но что-то теплое капает мне на щеку. Я открываю глаза. Передо мной, скорчившись и став от этого еще меньше, сидит Кланька. Она стонет. Мокрые короткие ресницы дрожат.
— Мамка, мамка померла!
Кланька падает на подушку и прячет лицо. Впервые я вижу, как она, не таясь, плачет — горько-горько. Я испуганно вскакиваю и заглядываю вниз с полатей. Где мать? В комнате никого нет. Едва-едва мигает на столе лампочка. Стекла окон при тусклом свете блестят узорчатым рисунком. Я присаживаюсь к Кланьке и готова разреветься вместе с ней.
— Пойдем к нам, — всхлипывая, шепчет Кланька и вытирает лицо рукавом своей ветхой кофтенки.
Тетя лежит на столе. Она почему-то выросла и помолодела. Всегда озабоченная и согнутая, теперь она будто отдыхает. Язычки пламени на восковых свечах колеблются. На худом лице тети Поли играют тени. И кажется, она улыбается, наблюдая из-под неплотно прикрытых век суету и внимание к себе.
У стола моя мать. Ровным, глухим голосом она читает псалтырь. Лицо матери строгое и какое-то отсутствующее.
В комнате толпятся соседи, пахнет ладаном и еще чем-то чужим и незнакомым.
Тетка Анфиса, дальняя родственница Кланькиного отца, чувствует себя здесь уже хозяйкой. Когда она проходит мимо стола, рассохшиеся половицы жалобно поскрипывают, а пламя свечей робко пригибается.
С полатей свешиваются две светловолосые головы братьев Кланьки. Большими испуганными глазами они не отрываясь смотрят на отца. Дядя Семен сидит на скамейке в ногах у покойницы и, обхватив руками голову, раскачивается из стороны в сторону. Через разорванный ворот рубахи наружу выскочил медный крест на замусоленном гайтане.
Взглянув на дядю Семена, я почему-то вспомнила, как однажды к нам на Мотылиху привели лохматого худого медведя. Бурая шерсть свисала с его боков клочьями. Шея была натерта узловатой веревкой, за которую беспрестанно дергал косолапый поводырь. От слабости медведь все время валился набок, прикрывая лапами голову от побоев.
Кланька жмется к моему боку и дрожит. Ее страх передается мне.
— Уведи ты ее, сердешную, куда-нибудь, — говорит мне одна из соседок. — Эх, жизнь наша — что уток гнилой!
В дверях мы сталкиваемся с Петькой. Видно, он только что проснулся. На его скуластом лице еще бродят сонные тени. Петька, вытянув шею, обходит вокруг стола и возвращается к нам.
— И вправду померла. Как же это получается? — Он, растопырив пальцы рук, смотрит на нас, ожидая ответа.
Я увожу Кланьку к нам в каморку. Но здесь та же пугающая тишина, и Кланькины всхлипывания звучат еще громче и горестнее.
— Не плачь, Кланька. Ну не плачь! Знаешь, что? Пойдем к бабушке Бойчихе, — неожиданно говорю я.
Почему мне вспомнилась в этот момент Лизина бабушка, сказать трудно. Мне подумалось вдруг, что только она может нам помочь.
На улице еще сумеречно и безлюдно. Сквозь утреннюю муть едва проступают темными пятнами дома и деревья. Сегодня воскресенье. Монотонно и уныло звонит церковный колокол. Мы с Кланькой бежим в Слободку.
Лиза встречает нас вопрошающим, встревожным взглядом.
— У нее мамка умерла, — говорю я.
Лиза прислоняется плечом к дверному косяку. Из горницы, стуча палкой, выходит бабушка Бойчиха, простоволосая, держа в руках повойник, Она только что проснулась и сладко позевывает.
— Кого же ты привела к нам, пичуга ранняя?
Она, прищурившись, всматривается в лицо Кланьки и хмурит седые брови.
— Да, никак, это Полюшкина дочь? Знаю, знаю тебя и отца твоего бесшабашного знаю, и мать-мученицу. Чтой-то ты головушку повесила? Или горе какое приключилось?
— У нее мамка... мамка... померла...
Бабушка Бойчиха берет Кланьку за плечи и, ковыляя в комнату, громко говорит:
— Чем же я утешу тебя, голубка обездоленная? Чем помогу тебе? Великое твое горе! Сядь со мной, желанная.
Кланька послушно приникает к бабушке.
— А вы что стоите, ровно птицы крылья опустили? Садитесь рядком.
Голос у бабушки Бойчихи громкий. Так говорят все ткачихи.