— Да ты садись, садись, — суетится мать.
— Подожди, Анна, меня усаживать. Где Аленушка? Я вот ей кое-что принесла. .
Я мигом скатываюсь с полатей. Дуня прижимается к моей щеке холодными губами и сует в руки пакет.
— На, соколёнок, полакомься да с подругой поделись.
— Где она?—заботливо спрашивает бабушка Бойчиха.
— У нас. Спит, — тихо отвечает мать, указывая рукой наверх.
Бабушка Бойчиха садится на табурет, стул она придвигает Дуне.
— Так-то, мои детушки дорогие,-еще одно гнездо осиротело... Чтой-то ты, Кузьма, исхудал больно? А ты что, Мартын, такой лохматый да пасмурный?
Мужчины смущенно молчат; отец, улыбаясь, приглаживает кудри.
— Что это вы гуртом собрались? Места другого не нашли, что ли? Эх вы, неразумные! А если кто чужой случаем толкнется? Ты, Мартын, большой, а на дитё похож. Небось кривой-то возле окон нюхает.
Дуня вынимает из-под обшлага носовой платок и, развязав узелок зубами, вытаскивает смятую красненькую бумажку.
— Вот, примите от меня. Может, мои деньги не подойдут? робко спрашивает она и нерешительно протягивает деньги.
Дядя Никифор принимает красненькую и кладет ее в общую кучу поверх смятых рублей.
— Спасибо, Евдокия Ивановна.
Мать не спускает потеплевшего взгляда с Дуни. Она уже не поджимает губ.
— Ушла я из Слободки, — сердито произносит Дуня. — Вчера уж на фабрику ходила с бабушкой. Покуражились, не хотели брать, говорят — нет работы. Спасибо бабушке. Анна, к тебе в сменщицы иду. Возьмешь?
— А то как же? — вмешивается бабушка Бойчиха. — Пусть попробует не взять! Вишь, грех какой выдумала!
Мать смущенно краснеет и, к моему удивлению, подходит к Дуне и обнимает ее.
— Так-то вот лучше. А ты чего, касатка, глазеешь? — спрашивает меня бабушка.— Залетай-ка, пичуга, к себе на верхотурку да грызи леденцы.
Я послушно забираюсь наверх. В пакете много конфет и пряников. Я делю их на две равные доли. Из пряников остается лишним розовый петух с огромным гребнем. Не задумываясь, я сую его в руку спящей Кланьке. А сама откусываю у пряничной рыбки голову и засыпаю.
Мои дни
По вечерам в свободную минуту мать вяжет носки и варежки из фабричного «угара»[2]. Часто-часто мелькают светлые спицы в быстрых материнских пальцах. Я невольно слежу за нитью. Хочется, чтобы она была вся ровная и яркая, но в угаре больше всего ниток серого, грязного цвета. Лишь изредка появится голубая или красная ниточка, и, глядишь, мать уже связывает ее со следующей — темной.
Такими же короткими обрывками проходят и мои дни. Если какой-нибудь из них приносит с собой радость, то она мимолетна, следующий день выдается скучным и пасмурным. _
Несколько дней назад меня и Ниночку после уроков повели в школьный зал. Приехал хозяин отбирать лучшие голоса для церковного хора. Когда мы вошли, в зале уже собрались ученики из других классов. Батюшка, круглый и довольный, перекатывался колобком от Серафимы Львовны к креслу, в котором, утонув, сидел хозяин. Высокий и худой Федор Ардуванович, у которого учился Петька, что-то шептал хозяину на ухо, снимая с его черного длинного кафтана пушинки хлопка. Ближе к ребятам стояла Татьяна Афанасьевна и чуточку улыбалась, наблюдая за суетой.
Сначала слушали мальчиков. Хозяин, кажется, был недоволен и хмурился. Отец Андрей укоризненно качал головой, когда кто-либо фальшивил.
Наконец очередь дошла до девочек. Батюшка взял меня за руку и погладил по голове:
— Не бойся, отроковица.
Не знаю почему, но я сильно перепугалась. Петь мне уже не хотелось, и я, сделав шаг вперед, остановилась.
— Подойди, подойди ближе! — заволновался Федор Ардуванович.
— Емельянова, подойди, — сказала Татьяна Афанасьевна и, слегка отстранив учителя, подвела меня к хозяину, который посматривал на всех темными, глубоко спрятанными глазами.
— Это та? — Хозяин повернул голову с длинными, как у батюшки, волосами в сторону Серафимы Львовны.
Заведующая почтительно наклонила голову.
Ангельский голос. Довольны останетесь, — сказал отец Андрей.
Хозяин, поковыряв в зубах перышком, подобрал полу длинного кафтана и, устроившись поудобнее в кресле, приказал:
— Спой «Верую».
Кажется, я спела хорошо. Батюшка блаженно улыбался, а Татьяна Афанасьевна одобрительно кивнула, когда я посмотрела на нее. Хозяин также остался доволен. Он поглаживал седоватую длинную бороду.
— А своих песен не знаешь? — неожиданно спросил он.