— Не вздумай реветь, — хмурясь, предупредила Кланька.
Если бы у меня хватило смелости, я бы скорей запустила камнем в широкую спину батюшки, чем заплакала.
У закрытых фабричных ворот уже колыхалась огромная, бурливая толпа. Собрались не только ткачихи, но и красильщики в перепачканной красками одежде, пришли и с прядильной. Около собравшихся людей метались двое жандармов. Одного из них, толстого и усатого Нефедыча, я не раз видела у конторы.
— Расходись, расходись! — кричал перепуганно Нефедыч.
Жандармам помогал фабричный сторож. Одетый в длинный порыжевший балахон, бородатый и встрепанный, старик, прихрамывая, бегал около женщин, кричал охрипшим, унылым голосом:
— Заходи! На смену заходи!
Видя, что его никто не слушает, он потешно взмахивал широкими рукавами, словно петух крыльями, приседал, хлопал руками по коленям.
— Вон наши! — обрадованно вскрикнула Кланька.
Среди ребят был и Петька. Раскрасневшийся и оживленный, он что-то кричал, приказывал, сердился. Завидя нас, Петька сорвал с макушки ушанку, вытер ею вспотевшее лицо и, делая строгие глаза, приказал:
— Чего стоите? Собирай булыжник! Мы уже всю свалку разгромили! — Он хвастливо прихлопнул по вздувшимся карманам серой куртки.
Мы с Кланькой непонимающе переглянулись.
— Может, пригодятся. Если будет кто-нибудь лезть, так наподдадим!
Сунув мне в руки заржавленную гайку и мокрый от снега камень, Петька отвернулся и бросился бежать к товарищам, которые со смехом и гомоном вертелись невдалеке от сторожа. Кланька тоже подобрала грязный, мокрый початок утка и зажала его в кулаке.
Жандармы и сторож старались напрасно: люди и не думали расходиться. Наоборот, их становилось все больше и больше. Они подходили со всех сторон. Воздух наполнился громкими, требовательными возгласами:
— Куда попрятались?
— Давай хозяина! Управляющего давай сюда!
На опрокинутую бочку легко вскочил пожилой мужчина в промасленной куртке. Он поднял руку; подождал, пока стихнет говор и крики.
— Дядя Николай, — шепнула мне Кланька. — Он у паровой машины работает.
Чтобы лучше видеть, мы отбежали на пригорок.
— Товарищи ткачи! — начал дядя Николай. — Сегодня мы собрались, чтобы предъявить свои требования хозяину.
— Правильно! — прокатилось по толпе.
— Пусть мужиков вернут! — выкрикнуло сразу несколько женщин.
— За что забрали? — поддержали женщин со всех сторон.
— Не пойдем на работу!..
— Правильно!.. — сказал дядя Николай, когда все поуспокоились. — Выберем забастовочный комитет. Я предлагаю...
Но опять ему не дали договорить. К толпе метнулась светловолосая худенькая ткачиха.
— Бабоньки! — пронзительно закричала она. — Первую смену не выпускают! Говорят, Адамыч все двери позакрывал!
Толпа вновь забеспокоилась, заволновалась. От кучки, теснившейся у забора, вдруг отделились две женщины и не спеша направились к проходной.
В одной из ткачих, одетой в короткую жакетку с серым заячьим воротничком, я узнала мать. Другая была Дуня Черная.
Сторож обрадованно распахнул перед ними дверь.
— Кто еще хочет робить, заходи! — прокричал он веселым голосом.
— Мы тебе сробим! — крикнула Дуня и, обернувшись, махнула рукой:—Что же вы стоите, бабы? Пошли на подмогу.
Отброшенный чьей-то рукой, сторож захлебнулся и испуганно умолк.
Вслед за матерью и Дуней бросилась еще группа женщин. Узкая дверь проходной затрещала от людского напора.
— Мы тебе поработаем сегодня! — понеслись насмешливые возгласы.
И тут, покрывая все голоса, раздался звонкий мальчишеский крик:
— Казаки!..
Толпа на миг растерялась. Вынырнувший откуда-то Петька, вложив пальцы в рот, отчаянно засвистел. Мальчишки, спугивая грачей с гнезд, моментально рассыпались по деревьям.
— Товарищи, спокойно! — крикнул дядя Николай, спрыгивая с бочки на землю.
Казаки быстрым галопом спускались с горки. В солнечных лучах ослепительно сверкали погоны на плечах впереди скакавшего офицера, начищенные бляшки уздечек коней. Разбрызгивая копытами мокрый, похожий на кашицу снег, кони с размаху врезались в толпу, расколов ее надвое. Закричали женщины, с визгом шарахнулись в стороны девушки и девчонки. Офицер, заломив набекрень папаху с красным верхом, угрожающе взмахнул над головой нагайкой и что-то отрывисто, неразборчиво прокричал. Его толстощекое лицо побагровело, маленькие, заплывшие глазки стали белыми от бешенства
