— Работницу...
Адам Иванович приподнимается и долго осматривает меня.
— Не нужна. Мала. И так скандал из-за них поднимают.
— Сирота. Прими, а я уж отблагодарю тебя.
— Чья она? — спрашивает мастер уже мягче.
— Анны Емельяновой дочь.
— Не нужно, — вдруг отрезает он. — Иди к управляющему.
Мастер отворачивается от нас и вновь принимается щелкать на счетах.
— Не принимаешь, так и не надо. Без тебя обойдется, — ворчит бабушка.
Мы выходим.
— У, филин очкастый! — ругается она за дверью. — Ты не плачь, все равно добьюсь. Где это видано, чтоб на свою же фабрику да не взяли!
Управляющий еще не пришел, и бабушка ведет меня в ткацкую. Не останавливаясь, мы проходим несколько больших пыльных цехов. Бабушке Бойчихе все кланяются. Мне делается веселее. Большие снежные горы утка громоздятся на полу. Девочки и мальчики моих лет усердно копошатся, не поднимая головы. К ним то и дело подбегают такие же ребятишки с жестяными ящиками. Они укладывают в них пухлые початки и стремительно, словно за ними гонятся, бегут обратно.
Где-то здесь, среди них, Кланька. А вот и она. Я узнаю ее по синей кофте.
— Кланька!
Кланька поднимает голову. Початок выпадает у нее из рук.
— К нам?
Я молча киваю.
— Спервоначала тебя Адамыч «младшей девочкой» поставит, — степенно говорит Кланька, указывая на девочек, собирающих пустые шпули. — А потом уж в старшие переведут, уток разбирать.
Бабушка Бойчиха, улыбаясь, заправляет Кланьке под косынку тонкий хвостик косички, выбившийся наружу.
— Эх ты, старшая моя! — усмехаясь, говорит она. — Ну, работай, работай, мешать тебе не будем.-
Мы отходим от Кланьки и идем дальше по каким-то темным лестницам, гулким закоулкам.
— А вот тут твой отец работал.
В шлихтовальной жарко. На полу стоят ведра с водой. Я с любопытством смотрю на большие машины. Между валами, точно струны, натянуто множество ниток.
— Чтобы основа-то не рвалась, ее, голубушку, пропускают через клейковину, сушат, наматывают на барабаны, а там уж отсылают к нам в ткацкую.
К нам подходит молодой рабочий. Он без рубашки. На лице блестят капельки пота. Он почтительно здоровается с бабушкой.
— Вот дочку Мартына привела — торжественно произносит Бойчиха.
— Мартына!.. Ну, здравствуй, дочка, — говорит рабочий, участливо гладя меня по голове.
Ладонь у него большая, перепачканная в клейстере. Я чувствую, что вот-вот расплачусь. Бабушка уводит меня из цеха:
— Пойдем-ка к себе, голубка.
Длинный ряд станков тянется через весь зал. От шума звенит в ушах. Бабушка Бойчиха протягивает мне кусок ваты и показывает, что нужно заткнуть уши. Я отмахиваюсь. Вот она, оказывается, какая ткацкая! Она и вправду живая и совсем-совсем не страшная. Работницы встречают нас улыбками. Губы их шевелятся, они что-то говорят. Подведя меня к одному из станков, бабушка Бойчиха тычет себя в грудь. Пожилая худенькая ее сменщица быстрым движением заправляет в челнок тугой початок утка. Потом она вкладывает челнок в ложбинку слева и тянет на себя рукоятку»
Громко и довольно поет станок. Ремизки, похожие на громадные гребенки, поднимаются и опускаются по очереди, давая челноку дорогу. А челнок, словно рыбка, скользит между нитями натянутой основы. Я не могу оторвать глаз от станка. Руки сами тянутся погладить шероховатый верх готового полотна. Сколько угодно я готова стоять здесь!
Один миг бабушка пристально смотрит на меня, потом указывает на темный угол:
— Вот на этом месте ты родилась, голубка, запомни!
Я стою не шевелясь, что-то мешает мне говорить. Долго-долго смотрю на угол, заваленный цветными картонными шпулями, на ветошь, сваленную в кучу.
Бабушка тихо берет меня за руку:
— Пойдем, голубка.
Управляющий уже пришел. Еще с порога я узнаю его, хотя и вижу впервые. Сима очень похожа на своего отца.. Желтые, злые, как у кошки, глаза, огненные волосы.
— Вот внучку привела, Виктор Карлович. Хочу к станку приучить. — Бабушка опять, как у мастера, выталкивает меня вперед.
Управитель сердито взглядывает на меня через плечо и нехотя бросает:
— Скажи — приказал взять.
Сердитый сторож, ни слова не говоря, выпускает нас из проходной.
— Ну, вот и отыгралась, касатка, в куклы. Большая стала, — говорит бабушка Бойчиха, легонько и ласково похлопывая меня по спине.
Еще совсем темно. Рядом со мною идет Петька. Впереди бодро шагает бабушка Бойчиха.
Утреннюю тишину разрывают гудки. Первым начинает озорной и голосистый — ткацкой. Ему вторит басовитый и уверенный — красильной. Их вскоре заглушает сердитый — прядилки. Гудки провожают меня до самых ворот фабрики в мою первую смену.