Но Соня не переставала ждать. Она уже никому не говорила о кукле, которую ей принесут. Но каждое утро с надеждой выбегала она в кухню, как только приходила женщина в шали. И женщина в шали каждое утро говорила, что сегодня она опять забыла куклу, но зато завтра принесет ее обязательно. Разберется на шкафу и принесет.
И Соня ждала. Ведь все-таки настанет же такое утро, когда женщина распахнет свою клетчатую шаль и скажет:
«На тебе твою куклу!»
Ведь настанет же! Сколько бы ни проходило дней и ночей, но в конце концов женщина разберется на шкафу и принесет Соне ее Герду!
И вот наступило утро, не похожее на другие. Соня лежала в постели и, как всегда, ждала, когда послышится в кухне знакомый, тягучий, вечно на что-то жалующийся голос. Но сегодня много раз хлопала дверь. Приходили разные люди за молоком, а той женщины все не было. Что ж такое? Вот уже и молоко кончилось, мама моет бидон.
Соня вышла в кухню.
— Мама, а где же та тетенька, которая в шали? Она еще не приходила?
— Да она и не придет больше, — ответила мама, — она вчера в деревню уехала.
Соня молча ушла в комнату. Она наконец поняла, что надо отказаться от своей такой упорной и такой нетерпеливой надежды и забыть о дорогой, так и не увиденной Герде. А это было ей очень трудно.
Новые подруги
Соня, хотя уже и не ходила в школу, все равно вставала рано. Она должна была относить молоко покупателям Бартонам. Бартоны жили на Четвертой Мещанской, в Троицком переулке. Раза два мама сходила туда с Соней, показала дом, квартиру, а потом Соня стала ходить одна. Мама наливала в бидончик молока, и Соня отправлялась туда каждое утро. А пока Соня ходила, мама топила печку.
Иногда Соне очень не хотелось вставать утром, особенно если была плохая погода. Иногда проснется, а в окно стучит дождь, темно, пасмурно. Так бы и завернулась опять в одеяло, так бы и зарылась поглубже в мягкую подушку и отправилась бы в веселую страну снов… Соне постоянно снились сны, яркие, раскрашенные, интересные, как книжки…
Но мама негромко звала ее, будила. Соня чувствовала, что маме жалко будить ее. Но что ж делать — молоко надо нести, а маме некогда. И Соня покорно вставала, одевалась и, не завтракая, отправлялась со своим бидончиком.
Но было уже лето, непогода случалась редко. Обычно Соню встречало ясное голубое утро. Рано вставать все равно не хотелось. Но как только вышла на улицу, то уже и весела и рада, что встала, что увидела голубое еще, прохладное небо, рада, что свежий ветерок дышит ей в лицо, что тополя шелестят и поблескивают полированной листвой… А откуда-то с вокзалов зовут, зовут далекие гудки поездов. И снова возникали неясные желания — куда-то ехать, куда-то мчаться, увидеть неизвестный, таинственный, никогда не виденный мир.
Соня шла вверх по Старой Божедомке, сосредоточенно семеня ногами и опустив глаза. Она по-прежнему боялась прохожих, прижималась к стене, стремилась быть незаметной, невидимой. Проходила мимо окна с игрушками, к которому она бегала зимой смотреть елочные украшения. Но окно было на той стороне, полное красивых кукол, солдатиков, игрушечной посуды и лошадок, а переходить на ту сторону и смотреть на игрушки было некогда. И Соня проходила мимо, только издали любуясь сокровищами, глядевшими на нее из-за толстого стекла.
Свернув в Троицкий переулок, Соня для развлечения рассматривала дома. Вот этот похож на молодого хозяина Андрея Лукича Прокофьева, весь подобранный, чопорный, замкнутый. Казалось, он холодно глядит на Соню своими узкими высокими окнами и думает: уж не хочет ли эта девчонка войти в мое закрытое парадное?
А вот этот дом, весь расписной, из белых и красных кирпичиков, чем-то напоминает чернобровую Паню, когда она в праздник нарядится в яркую, расшитую кофту. Он веселый и приветливый, Соне очень хотелось бы войти туда. Но Бартоны живут дальше, в ничем не замечательном сером доме, на третьем этаже. Соня поднималась по узкой каменной лестнице и тихонько стучала в дверь — до звонка она дотянуться не могла. Дверь открывалась, седая полная старуха — бабушка Бартон — принимала у Сони бидончик. Соня стояла на площадке у закрытой двери и ждала, когда бабушка вынесет ей пустой бидончик, и уходила обратно. Денег Бартоны ей не платили — они брали молоко в кредит, то есть в долг.
Соня уже не тяготилась этой своей обязанностью, она привыкла к ней и как-то не замечала ее.
Однажды, возвращаясь с пустым бидончиком, Соня увидела что-то новое в своем дворе. У серого флигеля стоял полок с вещами — приехали еще какие-то жильцы. По вещам Соня сразу увидела, что это «богатые». У них был гардероб и мягкий синий диван с валиками и подушками.