В канавах проложили трубы и засыпали их землей. Мостовую заровняли, замостили булыжником.
А в дом явилось чудо. Скамейку, на которой всегда стояли ведра с водой, из кухни убрали. На этом месте, на стене, появилась белая раковина с блестящим медным краном.
И вот оно — пожалуйста! Отвернешь кран — и бежит вода, льется звонкой струей, чистая, холодная, веселая вода. И сколько хочешь ее, столько и наливаешь!
Высокие каблуки
У тетеньки-прачки Домны Демьяновны было множество кур. Тогда почти во всех дворах на Старой Божедомке разводили кур. Они бродили всюду — рябые, рыжие, черные — и роняли по двору тонкие, с затейливым рисунком перышки и белые пушки, которые хорошо было пускать по ветру.
У каждого из ребят была своя любимая курица. Их различали не только по цвету пера, но и по выражению глаз. Это взрослым казалось, что у кур нет никакого выражения и что все они смотрят одинаково и голос у них одинаковый, но ребятишки знали, что это не так.
Любимая курица была далее у Сеньки-Хромого. А Сенька уже становился большой, ему стукнуло одиннадцать, и отец стал сажать его за работу. Сенькин отец был портной. Но, видно, мастер он был немудрящий, новое шил редко, а больше перешивал, лицевал да перекраивал из разного старья. Сеньку он загонял домой со двора с криком, с подзатыльниками распарывать какую-нибудь старую одежонку, а Сенька этого до страсти не любил.
И вот, только Сеньку загнали домой, оказалось, что Сенькина рыжая хохлатка вывела цыплят. Соня и Оля сидели наверху деревянной лестницы, которая вела на крышу сарая, играли в камушки. Увидев цыплят, они чуть не кубарем сбежали с лестницы:
— Чур, мой желтенький! Чур, мой с хохолком!
— Это не ваши, — заявил задира Коська, — это Сенькины. Сейчас скажу ему!
Коська исчез. А минут через пять примчались оба — и Коська и Сенька.
— Вы что моих цыплят выбираете?! Кому хочу, тому дам! А сами не выбирайте!
Во дворе чернобровая прачка Паня, работница Домны Демьяновны, протягивала белые бельевые веревки.
— Ох, и дурачье! — засмеялась она. — Чужих цыплят делят.
А вокруг цыплят уже собрались ребятишки. Прибежала Олина сестренка — стриженая тонконогая Тонька. Пришла Шура, тихая, улыбчивая, с пирогом в руке. Незаметно появилась толстая, медлительная Матреша, которую звали «Ком саламаты»[1] за ее нерасторопность и вялость…
— Шура, ты какого хочешь? — заботливо спросила Соня. — Ты выбирай сначала…
— А Сенька не даст.
— Сенька даст… Сеньк, ты ведь дашь?
— Ну ладно уж, — важно ответил Сенька. — Я вот этого беру, с хохолком. А теперь Шура пускай.
— Мне вот этот нравится. — Шура указала на желтого пушистого с черными лапками.
Соне тоже нравился этот желтенький. Но раз Шура выбрала…
— А мне тогда вот этого, с перышками, — сказала Соня. — Смотрите, сам, как пушок, а в крыльях уже перышки…
— Не тебе, а мне! — перебил ее Коська. — Сенька, этого с перьями — мне!
— Ой, какой! Тебе! — закричала Оля. — Как же!
— А тебе, да? Сенька твой брат, да?
— Не спорьте, а то никому не дам. — Сенька принимал все более важный вид. — Захочу — всех себе возьму. Пускай ваши наседки своих выводят!
В это время в углу двора хлопнула дверь. Сенька по стуку узнал, что хлопнула их дверь, — не иначе отец его хватился. Важность с него сразу слетела. Сенька подскочил, оглянулся и бросился на задний двор прятаться.
Сенькин отец, портной Рожков, с ремешком на голове, чтобы волосы не лезли в глаза, вышел во двор. Сухой, сгорбленный и сердитый, он, прищурив близорукие, полуослепшие глаза, медленно приближаясь, приглядывался к ребятам.
— Сенька! Ты что — работу бросать? Домой, лодырь!
— А его здесь нету, дяденька Касьян, — живо ответила Оля, глядя прямо ему в лицо круглыми голубыми, как у куклы, глазами.
— Его и не было, — подхватил Коська.
— А ну-ка, где Сенька? — неожиданно обратился портной к Соне.
А Соня растерялась и молчала. Сказать: «Его не было», — нельзя, он был. Сказать: «Он здесь, спрятался», — тоже нельзя: отец отлупит Сеньку… Что делать?
Пока она раздумывала, Коська подбежал к отцу:
— Папань, а может, он за воротами? Он вроде к воротам прошмыгнул!
Портной подошел поближе к ребятам, пригляделся. Сеньки и в самом деле не было. Он сердито кашлянул и направился к воротам.
Ребятишки гурьбой бросились на задний двор:
— Сенька, скорей! Отец за ворота пошел!
Сенька, хромая и подпрыгивая, как козел, помчался домой. Он пронесся по двору как раз в ту минуту, когда отец, не найдя его на улице, открыл калитку во двор.