— Ну уж… если в лото — еще туда-сюда… — сдался наконец Кузьмич. — А в карты — нет.
— Господа, освободите-ка стол! — сказала мама отцу и Соне.
Соня улыбнулась: «господа»!
Отец закрыл книжку, Соня забрала со стола свою тетрадку. Анна Ивановна принесла мешок с «бочонками».
Все уселись за стол, вызвали Дунечку из ее комнаты и начали играть в лото.
Соне стало очень скучно. Ей не хотелось больше рисовать, черный карандаш только портил сказку. Ей не хотелось играть с куклой — она была старая и некрасивая. Ей не хотелось слушать, как выкрикивают всякие цифры и гремят «бочонками»… Какая-то тоска напала, такая тоска, что впору заплакать, закапризничать. Соня положила свою исчерченную тетрадку и с сумрачным лицом поплелась к художнику.
Художник что-то рисовал углем на большом листе бумаги. Он, как всегда, был суровый и печальный. Большие черные брови хмурились, и от них будто тень ложилась на его худое грубоватое лицо. Глубокая поперечная морщина пересекала его лоб. А губы были сжаты так, словно и ему, как Соне, хочется не то заплакать, не то закричать.
Он исподлобья взглянул на Соню:
— Пришла?
— Да, — тихо ответила Соня и стала у притолоки.
Уголь зашуршал по бумаге.
— Что случилось? — спросил художник.
— Ничего, — сказала Соня и насупилась. — Мне очень скучно.
— А! — Художник кивнул головой. — Мне тоже очень скучно.
Тут у него в груди захрипело, он закашлялся. Перестав кашлять, он утерся измятым синим платком, посидел, опустив руки на колени. Потом спросил:
— А в игрушки почему не играешь?
Соня хмуро ответила:
— А где у меня игрушки-то? Никакой игрушечки нету.
— Сейчас я тебе сделаю игрушечку, — сказал художник.
Он взял кусок плотной бумаги и в одну минуту вырезал из него олененка. Такой это был хорошенький олененочек, с поднятой головой и с тонкими ножками, что Соня сразу повеселела.
— Вот тебе! — художник подал ей олененка. — Иди играй. И знаешь, — сказал он, закрывая за ней дверь, — ты сюда не очень-то ходи. Я, знаешь, кашляю…
Но Соня почти и не слышала, что он сказал. Олененочек этот был как чудо, как сказка. Ведь только что лежал на столе кусочек бумаги. Бумага — и все. И вдруг из этого белого кусочка выскочил олененочек!
Соня радостно подбежала к маме:
— Мама, гляди, олененочек!
Мама оторвалась от игры, посмотрела, удивилась:
— Это что, это что! Какой хорошенький! — И показала всем за столом: — Глядите, какой олененок!
Игроки на секунду оторвались от лото, покивали головой, сказали: «Да-да, хорошенький!» — и опять взялись за игру. А мама спросила:
— Кто же это тебе вырезал? Неужели сама?
И тут что-то случилось с Соней. Она никогда не говорила неправды. Но тут вдруг тщеславие одолело ее. И она сказала:
— Да. Сама.
Мама обрадовалась:
— Правда?
И Соня опять повторила:
— Да. Сама.
Мама еще полюбовалась бумажным олененочком, отдала его Соне:
— Ну иди, играй!
А сама снова принялась за игру и забыла про олененочка.
Соня отошла. Но тут же почувствовала какое-то смущение. Она обманула маму! Что же это она сделала? Как же она могла это сделать? Может, сейчас подойти к маме и сказать:
«Мама, это не я вырезала. Это художник».
Если бы Соня так сделала, все было бы хорошо. Снова стало бы легко на душе, и олененочек ее по-прежнему радовал бы, и она придумала бы новую игру с этим олененочком.
Но у Сони не хватило мужества признаться. Она молча сидела в уголке, а тоска ее все росла, становилась все тяжелее. Она обманула маму!
«Сейчас скажу маме», — решила она. Положила в уголок на пол олененочка, встала и тихо подошла к маме. — «Сейчас скажу: «Мама, а это не я сделала…»
Но хотела сказать и никак не могла. Вина ее казалась такой большой, что сил не хватало сознаться. Ведь она обманула маму, да еще два раза! Ведь мама сказала:
«Правда?»
А она ей опять ответила:
«Да».
Обманула маму! Соня чувствовала, что попала в страшную беду. Она то подходила к маме, то снова уходила в свой уголок. Весь вечер прошел в этой молчаливой тоске. А мама играла в лото с жильцами, шутила, смеялась и ничего не замечала.
На другой день Соня проснулась веселая. Но увидела олененочка, и вчерашняя тоска снова напала на нее. Сердце болело так, как болят у человека зубы. Соня не могла терпеть и заплакала. Мама начала спрашивать, что у нее болит, о чем она плачет. Голос у нее был заботливый, ласковый. Но чем ласковей спрашивала ее мама, тем горше она плакала. Вот мама тревожится из-за нее, заботится, а Соня ее обманула! Соня виновата, так виновата, что выдержать невозможно. И сознаться никак невозможно! И так целый день: Соня то умолкала, то снова начинала горевать и плакать. Маме надоело ее утешать.