— Смотри, хорошая? — спрашивает она, внимательно и любовно оглядывая меня с головы до ног. — Учитель азбуку напишет на этой дощечке…
— А я сразу же заучу ее, в минуту запомню свой урок! — захлебываясь от радости, говорю я и крепко прижимаю дощечку.
Мать заворачивает в большую скатерть мягкие сдобные лепешки, завязывает в узелок серебряный целковый.
Мы отправляемся к деду-сапожнику. Я бегу впереди с дощечкой под мышкой.
Остановившись у порога мастерской, мать здоровается, передает деду завернутые в скатерть лепешки и деньги:
— Отец, отведите Муса бая в школу!
Морщинистое лицо деда светлеет, строгие глаза сияют улыбкой!
— Добро, добро! — говорит он. — Пусть учится, грамотеем будет! Все мы неграмотные, необразованные… Очень хорошо, пусть учится! Кто учится, становится человеком сведущим, ученым, а неученый — все равно что слепой…
Оба дяди, подмастерья, ученики посмеиваются.
— Учись, учись. Только смотри, не сбеги, слышишь, племянник! — кивает мне головой дядя Рахимберды. — До сих пор ты шатался по улице, был на посылках у шайтана. А теперь довольно, все твое внимание, помыслы направь на учение!
— Думаете, он будет учиться? — говорит рябой подмастерье. — Вот увидите, не пройдет и двух дней, как сбежит. Ученье — дело не легкое, это не шутка!
— Зачем так говорить? Он будет учиться, мальчик он разумный, понятливый, — с досадой возражает мать и, не торопясь, уходит на внутреннюю половину двора.
— Издохнуть тебе, рябой! — неслышно шепчу я, отворачиваясь от подмастерья.
— Ну, пошли, внучек! Раз решил учиться — все, никого не слушай, — твердо говорит дед.
Через минуту мы уже подходим к школе. Школа была в этом же квартале, рядом с мечетью. Состояла она из одной довольно просторной комнаты.
— Ассалам алейкум!
Все ученики дружно вскакивают, разом выкрикивают приветствие деду и шумно опускаются на свои места.
Учитель здоровается с дедом:
— Ваалейкум ассалам! — Справляется, оглядывая меня с ног до головы: — Это мальчик вашей слабенькой?
— Да, дочки моей, — отвечает дед. Он бережно кладет перед учителем узел с лепешками, протягивает ему рубль.
Учитель — видный из себя, подвижной, худощавый человек с огромной чалмой на голове, с длинной бородой и большими умными глазами на смугловатом лице. Привычным движением он ловко прячет деньги в кармашек для часов, затем, подняв руки, читает краткую молитву. Дед с чувством произносит:
— Омин! Пусть учится, пусть станет грамотеем! — и тоже проводит руками по лицу.
Учитель садится, жестом приглашает меня занять место напротив:
— Ну, Мусабай, садись, сынок!
Я, краснея, подгибаю колени, опускаюсь на пятки. Учитель, придерживая на коленке одной рукой дощечку, пишет на ней что-то чернилами.
— Всего доброго, почтенный! Бейте, браните, но сделайте из него грамотея. Мясо ваше, кости наши! — Дед прощается и выходит, низко кланяясь.
Учитель быстро красивым, каллиграфическим почерком переписывает на дощечку азбуку. Затем внушительно и торжественно нараспев читает:
— Алиф, бе, те…
Я охотно, с увлечением повторяю вслед:
— Алиф, бе, те…
— Молодец! Довольно, хороший джигит! — говорит учитель, передавая мне дощечку. — Иди, садись вон на то место! И хорошенько затверди урок.
Теряясь от смущения, я кое-как пробираюсь между рядов учащихся и сажусь среди малышей.
В школе стоит сплошной шум. Все ученики разом выкрикивают каждый свой урок, громкий галдеж переполняет классную комнату, вырывается наружу. Старшие высокими звучными голосами читают коран, Хафиза, Физули, Навои. А я вместе с прочими малышами настойчиво твержу азбуку. Твержу долго. До изнеможения, до хрипоты, до пота. Учитель время от времени проходит по рядам учащихся, попутно похлестывая кое-кого плетью. После этого ребята кричат еще громче. Я дрожу от страха, еще ближе подношу дощечку к глазам и твержу еще старательнее. Под конец я устаю окончательно.
Наступает полдень. Учитель и хором все ребята читают отрывок из корана, затем короткую благодарственную молитву, шумно поднимаются со своих мест и бегут на улицу. Я тоже кричу и бегу вместе с другими.
Каждый день я хожу в школу.
В классной комнате стоит постоянный шум, галдеж. Среди учащихся много пареньков семнадцати-восемнадцати лет. У них вошло в привычку, пользуясь шумом, обмениваться во время урока разными непристойными шутками, толкаться исподтишка, грозить друг другу кулаками.
Иса тихонько переговаривается о чем-то со своим товарищем. Я прислушиваюсь, но ничего не могу разобрать. Потом догадываюсь: они говорят на особом, непонятном для других, условном языке.
В школе обучаются семь или восемь будущих чтецов корана — кары, больших и малышей. Они всегда сидят перед учителем и на память усердно читают нараспев коран. Читают, закрыв глаза, до хрипоты, до изнеможения.
Учитель усаживает рядом с собой одного из кары, сдвинув брови, строго приказывает ему:
— А ну, читай!
Мальчик нараспев начинает читать коран по памяти.
— Кола, юмла ют…
Едва он успевает дрожащим голосом произнести эти слова, как учитель бьет его по щеке. У мальчика загораются уши.
— А где же у тебя зери, забар, свинья? — кричит учитель, краснея от злости. — Иди, повторяй снова!
Мальчик тихонько, с опаской встает и, прикрывая рукой щеку, занимает свое место среди чтецов корана.
Учитель сам хорошо умел читать, с выражением, нараспев и строго спрашивал со своих учеников.
Я ни на минуту не прекращаю твердить азбуку. От усталости и хрипоты голос мой звучит глухо, сипло.
— Хей, Мусабай! Давай устроим «бой баранов», — шепчет мне один из мальчишек, украдкой показывая мне лучину от циновки. — Вот, смотри, какой у меня «баран».
Из-за страха перед учителем, я тихонько шепчу, не отрывая глаз от дощечки с азбукой:
— Нет, не выйдет, учитель увидит, побьет! А «баран» и у меня есть, еще здоровее твоего. Потом покажу…
Я быстро перезнакомился с младшими школьниками.
Обучают нас старшие ученики, учителю до нас, малышей, дела нет. Он лишь время от времени подзовет кого-либо из нас, усадит перед собой, заставит читать, а сам только слушает. Когда кто-либо из ребят принесет ему в подношение плова ли, сдобных лепешек ли, коржей, учитель, довольный, радуется.
— А ну, свет мой, Мусабай, подойди-ка сюда! Азбуку заучил уже? — спросил меня учитель, когда прошло две недели.
С дощечкой в руках я застенчиво опускаюсь перед учителем на пятки, во весь голос бойко прочитываю азбуку от начала до конца.
— Молодец! Но все же есть ошибки, не везде гладко. Иди к кому-либо из старших, пусть подучит, — говорит учитель и громко чихает, смешно сморщив нос.
Я подхожу к одному из старших учеников, рослому парню с уже обозначившимися усами.
— Э-э, надоели до смерти ваши уроки! — ворчит он с досадой. — Убирайся, пусть домла сам обучает тебя. Деньги получать умеет…
Я упрашиваю.
— Надоело уже — то сам учись, то других учи… Ну, садись, подучу малость, — говорит старший устало.
Меня зло взяло.
— Ладно, не надо! И сам знаю не хуже твоего… — Я поворачиваюсь и сажусь на прежнее место.
Так проходят уроки, проходят дни. Подражая другим, я тоже начинаю шалить. Мы устраиваем «бараньи бои», играем в орехи, даже в ашички. Если, бывало, заметит учитель, — ей-богу! — всех обойдет и всех одарит добрым ударом плетки.
Ребята то и дело выбегают во двор. Нужник — это просто повод, отговорка… Побегав по двору, пошутив, посмеявшись, мы немного отдыхаем таким образом. Во дворе был водоем, ради забавы мы умываемся, не торопясь, пьем воду. А то сразу же начинаем играть в ашички или в другую какую игру.
Но учитель хитер, он и против этого умеет найти меры. Как-то он подзывает к себе одного рослого парня, расторопного и преуспевающего в учении.