— Канестрём наловил сегодня столько макрели, — сказал я. — Я сам видел. Он показал мне ведро. До верху полное. А мы скоро купим лодку?
— Ишь, чего захотел! — сказала она. — И лодку тебе, и кошку! Как-нибудь, может, и заведем. Но уж точно не в этом году. Может быть, на будущий? Это, знаешь ли, денег стоит. Но хочешь — спроси у папы.
Она протянула мне ножницы.
«Сама бы спросила у папы», — подумал я, но промолчал, пытаясь резать ножницами, не смыкая концов, но они сразу застряли, я нажал на кольца, на бумаге получилась зазубрина.
— Что-то Ингве задерживается, — сказала мама, выглядывая в окно.
— Он в надежных руках, — сообщил я.
Она улыбнулась:
— Это да…
— А листок, — сказал я. — Про курс плавания. Ты можешь сейчас его заполнить?
Она кивнула, и я побежал по коридору в свою комнату, отыскал в ранце бланк и только собрался бежать обратно, как внизу отворилась дверь, и я с зачастившим сердцем вдруг понял, что наделал.
На лестнице зазвучали тяжелые папины шаги. Я так и замер перед дверью ванной, встретив снизу его взгляд.
— В доме не бегать! — сказал папа. — Сколько раз тебе повторять? Ты топочешь так, что весь дом трясется. Запомнил, наконец?
— Да.
Он поднялся наверх и прошел мимо, повернувшись ко мне широкой спиной в белой рубашке.
Когда я увидел, что он вошел в кухню, последняя радость во мне погасла. Однако делать нечего — и я зашел следом за ним. Мама все так же сидела за столом. Папа стоял, глядя в окно. Я осторожно положил бланк на стол.
— Вот, — сказал я.
Оставалась еще одна книга. Я сел и принялся за нее. Двигались только мои руки, все остальное замерло. Папа что-то жевал.
— Ингве еще не вернулся? — спросил он.
— Нет, — сказала мама. — Я сама начинаю беспокоиться.
Папа глянул на стол:
— Что это ты принес?
— Курсы плавания, — сказал я. — Мама хотела подписать.
— Покажи-ка, — сказал он, взял листок и стал читать. Затем взял со стола ручку, поставил свою подпись и протянул мне бланк. — Вот, — сказал он и, кивнув на стол, приказал: — А теперь забирай все это и иди в свою комнату. Закончишь там. А тут мы сейчас будем ужинать.
— Да, папа, — сказал я. Собрал учебники в стопку, свернул бумагу, сунул ее под мышку, в одну руку взял ножницы и скотч, в другую — книжки и вышел из кухни.
Сидя за письменным столом и нарезая бумагу, чтобы обернуть последнюю книгу, я услышал шуршание гравия под колесами велосипеда. Затем отворилась входная дверь.
Когда Ингве стал подниматься по лестнице, на верхней площадке его уже ждал папа.
— Что это значит? — спросил папа.
Ингве ответил так тихо, что я ничего не расслышал, но объяснение, по-видимому, было удовлетворительным, потому что в следующий момент он был пропущен и вошел в свою комнату. Я положил учебник на отрезанный лист, подвернул края и, придавив сверху другой книгой, стал отколупывать прилипший к мотку край скотча. Когда я наконец отковырнул его и стал разматывать, конец оборвался, и все пришлось начинать сначала.
Тут за спиной у меня открылась дверь. Это был Ингве.
— С чем ты там ковыряешься? — спросил он.
— Ты же видишь, учебники оборачиваю.
— А нас после тренировки угощали булочками и лимонадом, — сказал Ингве. — В помещении клуба. И там были девчонки. Одна даже очень ничего.
— Девчонки? — спросил я. — Разве им можно?
— А кто сказал, что нельзя? И Карл Фредрик очень клевый.
В открытое окно донеслись голоса и шаги, поднимавшиеся в гору. Я приклеил конец скотча, прилипший к мизинцу, на бумагу и подошел посмотреть, кто идет.
Гейр и Лейф Туре. Они остановились у ворот Лейфа Туре и над чем-то хохотали. Потом они попрощались, и Гейр забежал через двор к дому. Когда он свернул на свою дорожку и я смог наконец увидеть его лицо, он еще улыбался, одной рукой он что-то прятал в кармане.
Я обернулся к Ингве:
— Где играть будешь?
— Не знаю. Наверное, в защите.
— А какие у них цвета?
— Синий с белым.
— Совсем как в «Трауме»?
— Почти такие же.
— Идите ужинать, — позвал из кухни папа.
Когда мы вошли, на столе для нас уже стояло по стакану молока и тарелке с тремя бутербродами. С пряным сыром, коричневым сыром и джемом. Папа с мамой сидели в гостиной и смотрели телевизор. Дорога за окном уже стала серой, как и ветки придорожных деревьев, но небо над деревьями по ту сторону пролива все еще оставалось голубым и ясным, словно оно раскинулось над каким-то другим миром, непохожим на тот, где пребывали мы.
Наутро я проснулся оттого, что открылась дверь, на пороге стоял папа.