Я прочитал, и от души отлегло. Вспомнив слова Чапаева о том, как они умыли Горкина, я спросил Александра Григорьевича.
—Да просто,— откликнулся он.— Телеграмму прочитали ему, а потом поговорили вот так.— Александр Григорьевич пристукнул кулаком по столу, рассмеялся.— Поговорили и спрашиваем: «Ну как, Дмитрий Федорыч, сам в Саратов поедешь или проводить с конвоем? Мы теперь и это можем». Уж кричал он, кричал, и ногами топал, и ругался хуже пьяного босяка. Выскочил из Совета, а возле крыльца его тройка. Умчался. Скатертью дорога! А проще сказать, гад. Ну его! Давайте домой пойдем. Устал я, как на молотьбе.
Григорий Иванович не утерпел, зашел к нам. Просидел весь вечер, рассказывая бабане и Наташе, как Александр Григорьевич разговаривал с Горкиным.
И только собрался уходить, как в окно с улицы раздался голос Пал Палыча:
—Открывайте! Скорей открывайте!
Я выбежал в коридор, выдернул задвижку. Пал Палыч со словами: «Скорее, скорее!» — ринулся мимо меня в прихожую. Я — за ним. Он уже стоял возле Григория Ивановича и повторял свое: «Скорее, скорее!»
—Что — скорее? — спрашивал его Чапаев.
—г Да на почту ж беги скорее! — выкрикнул Пал Палыч и прижал руку бабани к груди.— Ивановна, дорогая, дождались!. Бегите же скорее! — повторил он нам.
Небо было усыпано яркими звездами. Лужицы прихватил мороз, и льдинки с треском и звоном разлетались из-под ног.
Окна почтовой конторы ярко светились. Мы бежали молча, и только когда очутились на крыльце почты, Чапаев ворчливо бросил:
—Хорошо, что близко, а то и сердце выскочило б.
На почте было людно, шумно и накурено так, что под потолком висело облако. За застекленной стеной телеграфного отделения, за спиной телеграфиста, опершись на спинку стула, стоял Александр Григорьевич и, будто ему было страшно жарко, махал себе в лицо фуражкой. Телеграфист, встряхивая на ладони тянувшуюся из аппарата ленточку, говорил что-то Александру Григорьевичу.
Мы с Григорием Ивановичем вошли в телеграфное отделение. Александр Григорьевич посмотрел на нас, махнул еще раз картузом в лицо и сказал:
—Сейчас...
Первый аппарат умолк, и тут же заработал второй. Телеграфист наклонился к нему и, схватив гибкими пальцами рычажок, застучал им. Потом оглянулся, сказал:
—Из Бароиска. И то же самое, Александр Григорьевич!
—Пусти ленту-то, нехай она сама собой идет. А ты бери эту,— указал он на первый аппарат,— и давай туда, в общую. Ишь там сколько народу! Пойдемте,— загреб он нас с Григорием Ивановичем своей длинной рукой.
В комнату ввалился Ибрагимыч. За ним так же торопливо вбежали два незнакомых мне человека в брезентовых куртках.
Кого еще надо? — подбегая к Александру Григорьевичу, спросил Ибрагимыч.
Пока никого,— ответил Александр Григорьевич и, подняв руку, обратился к собравшимся: — Товарищи, поздравляю вас! Пролетарская революция победила! Снять головные уборы, товарищи! Сейчас нам с телеграфной ленты прочитают великое воззвание революции!
Телеграфист нес ленту на широком листе желтого картона. Она, как ворох из кружев, колыхалась и будто вспыхивала в ярком свете лампы.
—Начинай! — кивнул ему Александр Григорьевич. Перекладывая ленточку с ладони на ладонь, телеграфист
звонким голосом прочитал:
—«К гражданам России!..— На мгновение умолк, набрал в грудь воздуха и продолжал: — Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов— Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
—Да здравствует! — воскликнул Александр Григорьевич, и от его могучего голоса дрогнул свет в ламповом стекле.
А Чапаев вдруг схватил меня и так крепко обнял, что захрустели плечи. И мне было так хорошо оттого, что я вот в эту минуту со всеми и радуюсь, что эта радость неизъяснима словами.
—Ибрагимыч, подавай пролетку! — как-то особенно весело крикнул Александр Григорьевич и, обняв нас с Чапаевым, подтолкнул к выходу.— Пошли, други!
Втроем в пролетке едва уместились.