Темнело поздно, иногда и после десяти еще было достаточно светло. С соседней площадки раздавался стук и треск: там кидали биты в «бабушку в окошке» взрослые.
Как только смеркалось и издали не видны становились лица, откуда-то тут же доставались сигареты и к сумеркам добавлялся белый ароматный дым.
Васька уже вовсю курил «в затяг» и даже таскал сигареты у отца. Поэтому он был своим в любой компании. Можно было подойти к группке совершенно незнакомых ребят, попросить спичек, угостить сигаретами, и вот уже он сидит с ними на корточках, рассуждая о погоде, о проходящих девчонках, о том, что вода в водохранилище совсем теплая, а в реке вот — еще холодная, что в лесу, говорят, опять появился клещ («да я сам у себя выковырял во такого клеща, хорошо, что он был не энцефалитный!»).
А Сашка не курил. Нет, он, конечно, попробовал, как и все, еще два года назад, в пятом классе, но горечь во рту, этот запах дыма, спертое дыхание и сразу — кашель… И он так и не стал курить. Он вообще не любил, когда его заставляют что-то делать. Тогда он упирался, тормозил, делался совсем как дурак, не понимая, чего от него хотят. «Вот баран,»- говорила мама, «- ишь, как уперся». И отставала. А ему только этого и было надо.
На реку и на водохранилище без взрослых ходить было нельзя. Но можно же не говорить, что пошли купаться? Просто гулять, а потом совершенно случайно, мимо дома Лёшки, к которому зайти и попить воды из-под крана просто необходимо, потому что очень жарко, выйти вдруг к заливам, к Первому, а потом, если перейти мосток, то и к Второму заливу. Второй был лучше, но он и был дальше. Поэтому чаще купались в Первом. Но от него надо было сразу бежать во дворы, просвечивая мокрыми трусами сквозь просторные штаны.
А вот со Второго залива можно долго не уходить. Туда родители не доберутся по такой жаре. Там песок, на котором невозможно лежать, такой он раскаленный. И теплая-претеплая вода, которая кажется черной из-за черного от гниющих опилок дна залива. На другом берегу залива два яхтклуба. Тот, что подальше — университетский. Туда нас не пустят. А вот то, что ближе — это наш, где есть у нас знакомые, которые иногда берут с собой в яхту, и тогда по спокойной воде легкий «оптимист» или «финн» режут легкую волну, перекидывая справа-налево в поисках ветра свой парус.
«Оптимистам», кажется, вообще ветра было не надо. Они двигались по зеркалу водохранилища даже в полный штиль. Такие легкие, что казалось: дунь в парус — и понесется. Васька показывал класс, когда на таком «оптимисте» подлетал к причалу, а в последний момент делал движение рулем, и яхта («ты чо, очумел? это не яхта, а швертбот!»), резко остановившись, мягко бортом касалась досок причала. Так мягко, что ни царапины не было на лакированной поверхности.
Потом Сашка помогал ему доставать швертбот («вот, я знаю — швертбот, швертбот, швертбот») из воды, подержать чуть, чтобы стекла вода, а потом, перевернув вверх днищем, шагать под ним к сараю («дурак, это эллинг!»), где судно оставалось до следующего утра.
Оставлять эти скорлупки в воде или на свежем воздухе было нельзя. Тонкая фанера, которая прогибалась даже под рукой, моментально намокала, и на ближайшую неделю маленький «оптимист» выходил из строя, а виновник этого становился вечным (неделя — это почти вечность летом!) дежурным по причалу. Дежурный вел журнал, куда записывались все вышедшие яхты. Дежурный обмывал доски пирса, мыл полы в домике яхтклуба, принимал яхты в эллинге, и записывал тут же любое замечание в тот же журнал, чтобы утром уже не он, а кто-то другой стал дежурным.
На тот берег можно было добраться, обойдя пешком вдоль всего залива. Но это лишних минут пятнадцать по жаре. И потому ребята бежали сразу к воде, стаскивая рубашки и штаны, а потом, «как Чапай», загребая одной рукой, а в другой держа сверток одежды, плыли наперегонки к сырым доскам причала.
Сашка так и не научился плавать быстро. Зато он мог плавать далеко и очень долго. Вода поддерживала его. Когда он был совсем маленьким, он дважды или трижды тонул, но страх воды исчез, как только он почувствовал эту поддержку. Если правильно вытянуться, то не надо почти двигать руками или руками, вода сама будет держать тебя на поверхности. Он иногда даже загорал так, лёжа на воде, и только слегка-слегка двигая кистями рук, чтобы удержать равновесие.
Потом, накупавшись и нанырявшись до головной боли и красных глаз, все вместе они шли обратно в свой двор. И только вечером, уже отдохнув, обсохнув, он шел домой.